Александр Зиновьев - В преддверии рая

Потом мы выскребли медяки, Друг сбегал за бутылкой самой дешевой бурды, половину выпил Отец, остальное — мы. Потом мы позвонили Ей.

Началось это в конце войны. Я был уже майором и командовал полком. Разумеется, был членом партии. Имел с десяток орденов. Готовился в ближайшее время стать подполковником. Был представлен к званию Героя. Большинство орденов я получил ни за что. К званию Героя был отобран тщательнейшим образом: пролетарское происхождение, прошел путь от командира взвода до командира полка, три ранения, десять орденов, член партии... Но совесть моя была чиста. На войне я с самого начала. Три раза ранен, один раз — тяжело. Дважды выводил людей из окружения. Меня ничуть не беспокоило, что я не получал никаких наград за свои фактические подвиги со смертельным риском, зато получал награды бог знает за что потом. Причем, чем выше я поднимался по служебной лестнице и чем безопаснее становилось мое положение, тем крупнее становились положенные /!!!/ мне награды. И вот теперь мне присвоят Героя, ибо я подхожу для этого по всем показателям.

Жил я тогда — лучше не придумаешь. Отличная еда. Каждый день выпивка. Чистое белье. Почет. Власть. Повседневный спектакль, в котором я играл заметную роль. Молод. Здоров. Самоуверен. Любовницы по выбору и в изобилии. В перспективе блистательное окончание войны, еще куча наград, повышения, академия Генерального Штаба, чин генерала впереди, крупные посты. Я об этом даже не мечтал, ибо это было очевидно всем и не вызывало сомнений. Обо мне писали в газетах. Сейчас мне страшно подумать, как я мог допустить себя до такой жизни.

Однажды я возвращался из штаба дивизии. Около железнодорожной станции пришлось задержаться,— дорогу перегородила странная колонна. Я вылез посмотреть. Молодые здоровые парни в полушубках и валенках, с автоматами и собаками конвоировали... полураздетых женщин! Среди конвоируемых были совсем молоденькие девушки, дети. Что это такое, спросил я у одного из конвоиров. Немецкие подстилки, ответил он, венерические. Колонну гнали к эшелону из товарных вагонов, опутанных колючей проволокой. Станция была оцеплена солдатами. Больше часу двигалась колонна. А я стоял и стоял, окаменев. Колонна уже прошла. Дорога освободилась. А я все не мог сдвинуться с места. Адъютант несколько раз напоминал мне, что пора. Наконец, я очнулся. Как же так, пробормотал я, ведь они же наши люди, они же не по своей вине. Стоит ли волноваться, сказал адъютант. Потаскухи, туда им и дорога! Шофер пробурчал что-то вроде «мы воюем, а они...». И я вдруг почувствовал себя совершенно одиноким. Не могу объяснить, почему именно ощущение одинокости овладело мною. Но я точно помню, что это было действительно так.

Прибыв в полк, я первым делом написал письмо об увиденном мною Самому, не как Верховному Главнокомандующему, а как Вождю Партии. Замполиту и начальнику Особого отдела стало, конечно, известно об этом. Очевидно, от ординарца, адъютанта или от последней моей наложницы, которые все были /само собой разумеется/ осведомителями. Они пытались отговорить меня от этого шага. Но я стоял на своем. Скоро, придравшись к какому-то пустяку, меня сняли с полка, похерили представление к Герою, задержали присвоение звания полковника. Странно, я ничуть не переживал из-за этого. Наоборот, я почувствовал облегчение. Войну я довоевал командиром батальона. Довольно вяло. Безо всякого энтузиазма. И в первый же демобилизационный поток был уволен из армии. И только тут я вспомнил, что за всю войну почти ничем не помог своим родителям и младшим братьям и сестрам. И мне стало нестерпимо стыдно. Мерзавец, говорил я себе, ты жрал, пьянствовал, валандался с бабами, а самые близкие твои люди голодали и мерзли, и ты не послал им ни копейки. А ведь мог послать, и не мало! И я решил все накопившиеся на полевой книжке деньги отдать матери. Но увы, благими намерениями вымощена дорога в ад. Инерция прошлой жизни еще владела мною. Поворот к моему новому «я» еще только начинался. И почти все эти денежки я потом пропил с такими же демобилизованными горемыками, как я.

Я ждал, что меня посадят. Но меня не посадили. Учли боевые заслуги. Даже из партии не исключили. Да и письмо-то мое было написано в таком холуйском тоне, что... Впрочем, оно было написано. Сам факт его написания неоспоримо свидетельствовал о том, что во мне завелась червоточинка, как тогда выразился мой замполит.

Я наблюдаю нынешнюю молодежь, говорит Философ. Она равнодушна к тому, что интересует нас. Это нормально, говорит Математик. Интересы масс всегда сначала выражают одиночки. Но я думаю, что ты не совсем прав. Молодежь слушает «голоса», посмеивается над нашей идеологией и пропагандой. Создает свои неофициальные группы. Вот, например, что я услышал сегодня в автобусе. Разговаривали мальчишки. Один из них сказал, что в передаче по радио в течение часа упомянули имя Вождя восемьдесят раз, а в церкви за два часа имя Бога упомянули всего десять раз. Парень специально подсчитывал! А такое направление мыслей даром не проходит. И все-таки это не то, о чем говорим мы, сказал Философ. Это — параллельный процесс, исходящий из общего источника, но имеющий иную ориентацию. Но то, что называют выражением интересов масс, сказал Математик, в действительности есть лишь временное совпадение жизненных линий масс и «выразителей» их интересов и неявное соглашение о совместных действиях за свои интересы. Последние же совпадают лишь по видимости. Так, деятели нашей партии в революции стремились захватить власть лично для себя. Народ стремился к другому. Но по условиям времени революционеры могли добиться своих целей, только делая вид, будто они борются за интересы народа. А народ — только будучи возглавляем какой-то организацией. Тут было совпадение интересов. Например — желание изгнать помещиков и капиталистов. Но у революционеров оно означало желание занять их место, а у народа — желание улучшить свою жизнь. Эта схема слишком обесчеловечена, сказал Философ. Человеческие эмоции, взгляды, иллюзии и т.п. тоже, между прочим, факт истории. Конечно, сказал Математик. Но в нашей ситуации надо прежде всего сбросить всякие романтические, психологические и прочие «человеческие» оболочки, опутывающие суть нашей жизни, и с математической строгостью обнажить социальные механизмы общества, группировки, слои, их позиции и т.д. И возвращаясь к тому, с чего мы начали, я должен сказать, что и на отношения наши к молодежи и молодежи к нам надо посмотреть иначе...