Александр Зиновьев - В преддверии рая

Жизнь я начал постигать не через обличение несправедливостей и углубленные размышления о сути бытия, а черт знает черезо что. Вот послали нас, например, яму копать. Работать бессмысленно. Сачкуем. Только делаем вид, что работаем. Баланду травим. Отгадайте, спрашивает взводный хохмач, что такое наивность? Это когда дочь думает, что мать целка, отвечает сам же он. А что такое сверхнаивность? Это когда мать думает, что дочь целка. Мы хохочем. А душа начинает покрываться ржавчиной больше, чем от рассказов очевидцев о кошмарах колхозной жизни. А что такое лицемерие, не унимается хохмач. Это когда теща, сожрав мясо из миски зятя, говорит ему: кушай, сынок! А что такое сверхлицемерие? Это когда зять выбросит тещу с седьмого этажа, высунется из окна и спросит ласково: куда же вы, мамочка? И такого рода пошлая и скабрезная «народная мудрость» начинает заполнять все поры твоего сознания, вытесняя из него все чистое и святое. Несколько месяцев такой жизни, и ты уже во всем видишь обман, подвох, издевательство. И не веришь уже ни во что и никому. Жизнь народа в самой его основе есть постоянное обсирание светлых идеалов и чаяний. А уж насчет коммунистических идеалов вообще смешно говорить. В самые страшные годы ничто так педантично не обсиралось, как эти идеалы.

Часов в одиннадцать приехал сам Отраб. Его приветствовали стоя, улыбками, возгласами. Усадили на самое почетное место. Разговор принял полусерьезный государственный характер с некоторыми осторожными намеками в адрес руководства. Больше всех усердствовал Сын, демонстрируя свою преданность, и Она, демонстрируя, что ей позволено многое такое, что не позволено другим. В конце концов разговор скатился к основной проблеме нашего времени: как это могло случиться, куда глядели вы, неужели ничего не знали и т.п. Позиция Отраба меня удивила. Теперь храбрецом и умником быть просто, сказал он. А тогда? Попробовали бы вы тогда задать такие вопросики! Да они и не возникали. И дело тут не в страхе. Дух времени — известно вам такое явление? Великая революция, триумфальное шествие нового строя. Цена? А о цене не думали. Любой ценой! А разве вы сейчас сами не поете «Мы за ценой не постоим»? Всякого рода прохвосты наживались. Так их и теперь хватает. И тогда людей, охваченных искренним порывом, было больше, чем прохвостов. А сейчас разве все гладко? Действуйте! Дерзайте! Тут в разговор вмешалась Мать: зачем так шутить, люди могут всякое подумать! Не беспокойся, сказал Отраб. Они умные. Умнее нас, стариков. Вот, скажем, ты /это — к Сыну/. Собрание по поводу диссидентов у вас было? Было. А что же ты не выступил в защиту? Из комсомола выгонят? В партию не пустят? Диссертацию не дадут защитить? Не пугайся, я поддержу. Десять лет еще буду кормить. В тюрьму посадят? Пустяк. Лет пять — отличная школа жизни. Вот в том-то и дело, друзья мои. По сути дела и тогда было так же. Несколько иначе по форме, а по существу так же. Вы же все — наши, советские люди. И нет в вас внутренней уверенности, хотя и говорите вы на эти темы умно и красиво. В целом, повторяю, вы с партией. Иначе вас здесь не было бы. И партия знает это. Многое вам прощается. Партия уверена, что вы еще разберетесь во всем...

Отраб ушел в свой кабинет где-то в глубинах длинного коридора. Наступило неловкое молчание. Мы не смотрели друг другу в глаза. Тишину нарушил Друг. Крепкий мужик твой отец, сказал он Сыну. Не думал, что там могут быть такие люди. Предлагаю тост за хозяина этого дома! И вечер вошел в привычную колею.

Когда мужики властвуют, это еще терпимо, говорит Забулдыга. Это вроде естественно. Для мужика власть — компенсация за хилые мускулы и природную трусость. И за глупость, конечно. Но ум ведь не есть дифференция специфика мужчины. Но вот когда бабы пробиваются к власти, это, брат, кошмар получается. Свое природное безволие и дурость они скрывают за формой все сокрушающей решительности и безапелляционности. И по виду они сразу становятся похожими на китайских мандаринов и монгольских бонз. Ни крупицы чувства не остается. Одна мертвая безжалостная природа с клопиными... нет, с крысиными мозгами. Слава богу, что баб у нас пока не пускают в вожди. А то такое закрутили бы, что Сталин показался бы гнилым либералом. Меня подкосила одна такая руководящая стерва. Нет, лучше сказать, сука. Парень я тогда был ничего себе. Вот она и решила использовать меня для известной цели. Вызвала в кабинет. Сидит за письменным столом, как китайский император. А мне даже сесть не предложила. И почти прямо шпарит, что Они, мол, соизволили решить предоставить... точнее, обязать меня в такие-то дни часы удовлетворять Их естественные потребности и т.д. Им, мол, сообщили, что я по этой части парень талантливый, что член у меня превосходит обычные размеры и т.д. Я ей на это сказал вежливо, что, мол, я-то могу стоять перед руководящей потаскухой, но мой ..., прошу прощения за неприличное выражение, стоять перед нею не в состоянии. Что тут было! Я еще дешево отделался. Даже прокурор /а мне вскоре пришили дельце на пустом месте/ говорил, что можно было ограничиться пятью годами.

Никаких сомнений в правильности линии партии у нас не было, говорит Забулдыга. К разоблачениям «врагов народа» мы уже привыкли. И все же убийство Кирова нас поразило как гром средь ясного неба. Негодование против коварных «врагов народа» было таким мощным, что мы готовы были расправиться с любым, на кого нам указали бы. Говорят, что сталинская банда развязала самые темные силы общества и стороны человеческой души. Нет, это неверно. Она пробудила лучшие силы общества и стороны человеческой души, но направила их на осуществление гнусных дел. В этом суть трагедии. Это был сговор массы не злодеев, а честных и непорочных людей на грандиозное преступление. После создания аппарата подавления уже не играет роли, есть вера или нет. Место подъема, веры, энтузиазма, фанатизма и т.п. занимают теперь рутина и скука.