Александр Зиновьев - В преддверии рая

Вы, конечно, знаете писателя..., начал Забулдыга. Мы с ним в школе вместе учились. Дружили. После школы я в армию попал, в кавалерию. А ему папа бронь устроил. Мы тогда оба стишки пописывали. Пописывал-то я. А он — так, на меня глядя пыжился. Бездарен он был ужасающе. Это сейчас он немного поднаторел. А тогда... Писал я ему из армии письма. Тоска заедала, вот и писал. А письма я в стихах писал. Одно мне самому показалось удачным. Вот кусок из него.

Прошло несколько месяцев. В нашей армейской газете перепечатали стихотворение одного молодого поэта, опубликованное в сборнике начинающих поэтов. Вот кусок из него.

Прочитал я это стихотворение молодого дарования. Что-то щелкнуло в моем мозгу. И все. После этого ни строчки не мог написать. Уличить этого подонка в плагиате, говорите? А как? И зачем? Из-за такого пустяка? И что от этого изменилось бы?

Раздался вой сирены. Автомобили, автобусы и троллейбусы немедленно приткнулись к тротуарам и остановились. Замерли прохожие. Послышалось шуршание шин. Тяжелые черные «Соколы» промчались по середине проспекта. Пока это происходило, я слушал разговор. Царь ходил в сопровождении одного жандарма, сказал один из собеседников, ездил в открытой коляске среди толпы зевак, хотя страна кишела революционерами, жаждавшими его убить. А эти — слуги народа, выходцы из народа, живущие на благо народа. У них единство с народом. Считается, что народ их обожает. А ездят они в бронированных машинах с мощной охраной. Кому они нужны? Чего они боятся? Для них бронированные машины и охрана есть явление престижное и символическое, сказал другой человек. Оно есть показатель их социальной значимости. Они могли бы передвигаться так, что их никто не заметил бы. Но они должны передвигаться открыто и с помпой, но вполне безопасно. Во-вторых, эта система, однажды сложившись, поддерживается большим числом влиятельных лиц, которым она дает возможность жить безбедно. В-третьих, в народе немало таких, кто с удовольствием кинул бы в них бомбу или стрельнул. В-четвертых, система власти и карьеры у нас такова, что у них складывается гангстерское подсознание, и потому они ведут себя как главари мафии. Хватит? Кто это проехал, как ты думаешь? Не успел разглядеть, сказал первый собеседник. Похоже, что сам Сусликов. Не пойму все-таки, как такая мразь выбивается на поверхность, сказал второй.

На душе стало пакостно. Я свернул в переулок, где во дворе продовольственного магазина можно было выпить на двоих, троих и т.д. Я недавно облюбовал это местечко. Эй, приятель, услышал я знакомый голос, присоединяйся на троих. Говоривший был один из тех, кто разговаривал рядом со мной на проспекте. Идет, сказал я. И вытащил помятый рубль. Так состоялось мое знакомство с Забулдыгой.

Мой путь к Отрабу был сложнее. Сначала я познакомился с Сыном. Когда мы подружились, я не знал, что он есть сын того самого Отраба. Он делал доклад на семинаре. Доклад получился интересный. Все хвалили. А я раздолбал его из духа противоречия. Эффект получился неожиданный. В заключительном слове он сказал, что моя критика для него более лестна, чем похвалы прочих выступающих. После семинара мы направились в ресторан, основательно набрались и наговорились. Потом мы несколько раз провели время в одной компании. Потом он пригласил меня к себе на день рождения. Когда он продиктовал мне адрес, я сказал «Ого!», спросил, как он попал в такой дом. Зять? Нет, сказал он, сын.

Принято ругать Москву как скучный город. Но я не сменяю его ни на какой другой. Мои знакомые думают, что я лицемерю или рехнулся. Но я не рехнулся и говорю чистую правду. Один Забулдыга согласился со мной и поверил в мою искренность. Дело в нас самих, а не в Москве, сказал он. Говорят, в Москве с едой плохо. Но меня вполне устраивает то, что можно купить в магазинах. В рестораны меня не тянет, я предпочитаю за углом, в подъезде, в подворотне. Романтичнее. И публика приличнее, чем в ресторанах. Говорят, в Москве с жильем плохо. Это раньше вот было действительно плохо. А теперь благодать. Сколько вам лет? Мальчишка! А уже отдельная квартира. Разврат, молодой человек! Меня моя комнатушка устраивает вполне. И коммуналка мне не мешает. Я даже комнату не запираю, все равно у меня взять нечего. Развлечения? А знаете, сколько в Москве музеев, выставок, театров?! А людей всякого рода! А стадионов! А забегаловок! Зажрались люди, не умеют ценить то, что есть. А главное, за что я ценю Москву, это — неслыханный демократизм населения. Где еще в мире возможно такое, чтобы рядовой забулдыга мог вот так запросто беседовать с лучшими писателями, художниками, учеными страны? И вообще, здесь лучшие люди общества лежат на самом его дне и доступны всякому, кто готов проявить хоть какое-то любопытство к ним. А жить в этом слое и есть высшее наслаждение для умного и порядочного человека. Надо лишь отречься от корыстных и тщеславных намерений и научиться отличать подлинные ценности от мнимых. Вот если бы мне, например, предложили на выбор — беседу с Вождем с последующей публикацией ее в газетах и эту встречу с вами, я предпочел бы вторую без всяких колебаний. О чем мне говорить с тем дегенератом?

Я медленно тянул отвратное вино, не замечая его отвратности, слушал добродушную болтовню Забулдыги и блаженствовал. В Москве, сказал я, можно создать свою собственную среду обитания и стиль жизни, независимые от официального общества. Последнее вообще можно рассматривать как внешний источник средств существования. Верно, сказал он. Есть много способов добывать деньги, не вступая в тесные контакты с официальным обществом. А милиция, сказал я. Могут посадить или выселить как тунеядца. Если не лезть в политику, не тронут, сказал он. Я плачу участковому десятку в месяц и поллитровку, и он меня даже охраняет. Если человек решит оторваться и обособиться от официального общества, приспособиться жить в таком состоянии можно научиться быстро. Хотите, научу? Спасибо, сказал я. Пока я пытаюсь делать то же самое на более высоком уровне. У нас иногда и в учреждении можно приспособиться жить так, как будто тебя вообще нет.