Александр Зиновьев - В преддверии рая

— Да, мы удивительный народ, — говорит Он. — Довелось мне не так давно подрабатывать в одном почтенном журнале в отделе писем. Ответ на письмо, и пятерка в кармане. Жить можно. По блату устроили. И вот дали мне для подготовки ответа письмо одного пенсионера, старого члена партии, награжденного многими орденами. Он пишет, что он в последнее время стал изучать московские помойки и был потрясен тем, как много хороших продуктов выбрасывают москвичи. А там, на Западе, безработица, тяжелое положение трудящихся, дискриминация и все такое прочее. Вот он и подумал, а что если предоставить московские помойки голодающим рабочим Запада?!! Представляете? Так и написал буквально: предоставить московские помойки голодающим рабочим Запада! Русский человек, между прочим.

— Ну и что же ты ему ответил,— спросили в один голос мы.

— Ответил, что он — кретин и м...к,— сказал Он. — И, разумеется, лишился шикарного приработка.

— А где ты сейчас?

—Устроился в школу. Преподаю астрономию, военное дело и, представьте себе, логику и психологию. Ах, если бы вы знали, какой это редкостный идиотизм. Слава богу, все /и ученики и учителя/ это понимают.

— Логику и психологию ввели в школе по указанию Сталина.

— И раздельное обучение тоже.

— Если бы только это!..

— А у нас в квартире,— говорит Витя,— женщина жила. Средних лет. Одинокая. Когда была денежная реформа, она повесилась. Так у нее весь матрац был набит деньгами. Несколько миллионов. Пропали, конечно, все. Но откуда она их достала? И зачем ей столько? А жила плохо, как и все мы. Вот вам тоже русский человек.

— Когда началась война,— говорит Степан,— к нам в часть заехала машина. Полный кузов мешков с деньгами. Шофер умолял принять деньги и дать ему какую-нибудь расписку, что он сдал. Наш начфин принял деньги. И расписку дал. А потом нам самим драпать пришлось. Так начфин закопал деньги где-то в лесу. И у него сил не хватило оставить их и идти с нами. Так и остался там. Его немцы, как мы узнали потом, приняли за политрука или за шпиона. И повесили недалеко от того места, где он деньги закопал.

— А деньги?

— Кажется, кто-то украл их.

— Да,— говорит Костя,— вот бы нам сейчас сюда мешочек!

Мы говорили о любви и дружбе, о предательстве, подлости, доносах, изменах и т.п. А Он помалкивал. Потом выдал нам такой экспромт.

— Я достал интересную книженцию,— говорит Витя. — Могу дать почитать. Только чур, хранить конспирацию. А то, сами понимаете...

— Что за книженция,— спрашивает Степан. — Чушь, небось, какая-нибудь заумная. Ой! Я бы на твоем месте такими штучками не баловался. Лет десять можно отхватить!..

— Вспоминаю один смешной случай,— говорит Он. Еще до войны было. Достали ребята у нас в институте Замятина «Мы». Не читали? Любопытная книга. Для конспирации условились называть книгу колбасой, а вместо слова «прочитал» говорить «съел». Встречаются на другой день в коридоре. Так при всех и спрашивает один другого: ты, мол, колбасу, которую я тебе дал, съел? Конечно, отвечает другой. Ну, в таком случае передай ее Сидорову, говорит первый. Слушавший разговор стукач заподозрил неладное, донес куда следует. Ребят, конечно, поймали. Дали по десятке.

— У нас в доме,— говорит Витя,— жил старый большевик. Большой любитель книг. Собирать их начал еще с прошлого века. Конечно, он хранил сочинения Троцкого, Бухарина, Зиновьева и прочих врагов народа. Он даже газеты и журналы тех лет хранил. Старуха у него умерла. Он один остался. Однажды он попросил нас помочь ему навести порядок в его библиотеке,— пыль почистить, хлам всякий выкинуть. А человек он был преданный. И решил, что от врагов ему очиститься пора. Вот он и выбросил в хлам все их работы, включая даже Плеханова. Мы все это добро таскали на помойку. А те книжки, что в приличных переплетах, растащили сами к себе домой. Помойкой заинтересовались другие жильцы и тоже кое-что утащили, в основном — печку растапливать и стены оклеивать под обои. Кто-то донес об этом деле. Что творилось, смех! Дом окружили со всех сторон. Перевернули все вверх ногами. Старого большевика забрали.А зачем? Ему же все равно жить осталось немного. Нас потом больше месяца таскали. Мы все-таки кое-какие книжки зажали. Потом почитывали тайком, но ни шута не понимали. Единственный интерес в них был тот, что они запретные. Мы такую конспирацию развели. Явки, пароли. Нашелся, конечно, доносчик. Но ему почему-то никто не поверил. Игра наша заглохла сама собой. Книжки куда-то затерялись.

Мы часто говорим о женщинах. И почти никогда — о любви. Хватит о б.......е,— сказал Костя.— Давайте поговорим в конце концов о любви. О настоящей любви.

— Идет,— сказал Эдик.— Хотите анекдот? Старики, сами понимаете, в этих вопросах консервативны. Дети вперед уходят. Вот выдали родители дочку замуж за иностранца. В Париж уехала. Через год навестить приехала. Вот мать и просит ее рассказать, как там французы любовью занимаются. Дочка выложила ей кучу полезных сведений. Уехала к себе в Париж. А через месяц телеграмму получает: мол, приезжай немедленно, папа сломал шею, прыгая со шкафа.

— Ты, Эдик, ужасно вульгарный парень,— сказал Витя.— Вот я вам расскажу более изящную шуточку. Ты меня любишь, спрашивает она его. А что я по-твоему делаю, .. твою мать, отвечает он.

Степан хлопает глазами и спрашивает Витю, а что он на самом деле делает. Мы смеемся. Мы вступаем как раз в первую стадию опьянения /«забурения»/. Нам весело и радостно. Анекдоты на любовную темы сыпятся из нас, как из рога изобилия. Особенно силен на этот счет Витя.

— Идет женщина,— выдает Витя очередной «изящный» анекдот.—К ней подходит забулдыга и предлагает за рубль показать член необыкновенной величины. Женщина соглашается. Член действительно огромен. Ого, сказала женщина, представляю, какой же он должен быть в рабочем состоянии! О, мадам, сказал забулдыга, если бы он работал, разве бы я побирался за рубль?!..

А Он сказал: