Имре Шаркади - Избранное

Несколько мгновений я колебался, не вернуться ли за пальто, но не посмел, боясь, как бы не оборвался электрический контакт возникшей между нами близости, ведь тогда сразу все изменится, возможно, она и ждать не будет, возможно, тотчас станет другой, не такой, как сейчас.

В гараже тоже было холодно, даже более неприятно, чем на улице. Зима прочно угнездилась в цементном его полу; пожалуй, на обжигающем лицо ветру и то лучше. Пока Эржи прогревала мотор, пытаясь завести его, у меня начали стучать зубы.

— Куда поедем? — спросила она.

— Ну… поедем в Матрахазу.

— Хорошо. А почему туда?

— Просто так.

Она посмотрела на меня весело, выразительно и тронула машину с места.

Я ощутил трепет. Не холод был тому виной — Эржи включила печку, — а чувство счастья; на такой поворот событий я не рассчитывал, теперь она перехватила в свои руки инициативу, она взяла на себя руководство, и я предоставил ей это, не мог даже вмешаться.

Мы спускались молча, проехали, наверное, два поворота извилистой горной дороги. Иногда я взглядывал на ее руки и лицо. Машину она вела плохо. Не было в ней свободы движений, естественности, крутые повороты она брала очень медленно, осторожно, закусывала губы, описывая широкую дугу. Видно было, что нервы ее на пределе, она целиком поглощена машиной, и ей хочется предстать передо много в самом выгодном свете.

— Скажите, пожалуйста, — спросила она, не глядя на меня, — машину водить мне сейчас можно?

— А почему бы нет?

— В моем положении?

— Вы любите водить?

— Очень!

— Ну и водите на здоровье. Это будет только полезно. Не принимайте все слишком серьезно.

Она покачала головой, несколько мгновений смотрела на меня, затем снова перевела взгляд на дорогу.

— Я обычно вожу лучше, чем вам сейчас может показаться. Уже несколько дней я чего-то боюсь. Самую малость. По-моему, машина перестала повиноваться мне.

Я не ответил. Глядел на ее профиль, и на сердце у меня становилось теплее. Прелестное ее лицо отражало мягкий, кроткий характер, у нее был большой, красиво очерченный рот и маленький круглый подбородок, короткие волосы развевал ветер, они взметались, как у киноактрис, когда их показывают крупным планом в сценах после расставания. Неожиданно я ощутил необходимость сказать:

— Знаете, все кричит во мне, что вы из породы тех женщин, которые заставляют мужчину катиться вниз.

— Вниз? — Она с недоумением подняла ресницы.

— Да, во всех смыслах! Вниз! Вряд ли судьба окажется столь милостива, что еще раз поставит на моем жизненном пути женщину, подобную вам. После вас все будут казаться некрасивее, глупее и скучнее. Вниз и в том смысле, что я достиг возраста, когда мужчину интересует лишь то, насколько одна женщина отличается от другой. Мне кажется, вы последняя, к которой меня влечет, которую я хочу. В лучшем случае лет этак через двадцать, смешным, нелепым стариком, я начну сходить с ума по семнадцатилетним девчонкам, но дожить до этого мне бы не хотелось.

Эржи засмеялась:

— Словом, если у меня будет дочь… я сообщу вам об этом восемнадцать или двадцать лет спустя.

— Хотите напомнить, что я смешон? Захотел соблазнить женщину на четвертом месяце… признаться в любви с первого взгляда беременной женщине?

— Да, я хотела напомнить об этом. Через два месяца я буду безобразной. Талия у меня деформируется, да вы ведь сами лучше знаете, какой бывает женщина на шестом и седьмом месяце… Уродство ей может простить только муж, да и мало кто из мужей, у меня совсем нет уверенности, что Ференц принадлежит к этим немногочисленным мужьям…

— Он к ним не принадлежит, — сказал я совершенно бессмысленно.

— Все равно, жаль, что я о нем упомянула. Откажитесь от своих извращенных намерений, хорошо?

— От чего отказаться?

— От меня.

Она подрулила к матрахазской стоянке, затормозила и выключила мотор.

— Вы мне симпатичны, но я чувствую, как вы тайком меня шантажируете, — сказала она чуть погодя, посмотрела на меня и положила руку в перчатке на мою. — Прошу вас, не надо. Не протестуйте, я знаю, даже когда вы исчезаете, это тоже шантаж, потому что вы хотите, чтобы я думала о вас. Я позвала вас, чтобы сказать это. Мне хотелось бы и впредь сохранить с вами добрые отношения. Вы не сердитесь?

— Два дня назад на этой самой дороге вы спросили у меня то же самое: не сержусь ли я за то, что вы не повезете меня дальше. За то, что бросите на дороге.

— Тогда вы не рассердились.

— Тогда тоже я вежливо ответил, что это пустяки.

— Вы рассердились?

— Я готов был убить вас.

— Теперь тоже?

— Теперь другое дело.

— Зачем же было напоминать об этом?

— С досады и горечи, — сказал я, не придумав ничего иного в ответ. И, открыв дверцу, вышел из машины. Я видел, как Эржи захлопнула дверцу, поставила ручку на предохранитель, приоткрыла дверцу со своей стороны, словно собираясь выйти. Потом и ее захлопнула, включила мотор и рванула машину с места.

Прошло добрых несколько секунд, пока я осознал, что она снова бросила меня. Машина свернула на дорогу и исчезла за поворотом.

Меня обожгло холодом. Здесь, на двести метров ниже Гайи, было холоднее, чем наверху. Там температура была около нуля, здесь — по меньшей мере минус десять градусов.

Я подошел к остановке посмотреть, когда идет ближайший автобус. Через полтора часа. К счастью, деньги у меня с собой были, и я пошел посидеть в ресторан, там, по крайней мере, тепло. Зубы у меня стучали.

Вернется она за мной или нет? — вот что главным образом интересовало меня. То, что она уехала, казалось мне абсурдом. Мы спокойно беседовали, я вышел из машины, а она вдруг — на тебе, — бросила меня здесь и умчалась.

Невероятно!

И вообще, все было невероятно, невозможно, все нелепо и в особенности то, что сейчас у меня наверху идет прием больных. Опять звонить Эве?

Не хотелось. Я попросил глинтвейна, так как дрожал от холода.

Вот попал в дурацкое положение! Я сидел, пил глинтвейн и ровным счетом ничего не мог предпринять, даже думать не мог. Ко мне подошел официант, вежливо спросил, хорош ли глинтвейн, я заверил его в том, что глинтвейн отличный, и попросил еще. В большом зале ресторана нас было всего трое. Официант сказал, что в такое время, после полудня, мало кто сюда заглядывает, иное дело позже, когда есть музыка.

Собственно говоря, раздумывал я, не может быть, чтобы она за мной не вернулась. Хотя ведь я считал невозможным и то, что она бросит меня здесь. Ну ладно, не стоит над этим задумываться.

Когда я пришел к такому выводу, в зал вошла Кати, с ней еще одна девушка и двое молодых людей, с которыми мы провели вчерашний вечер. Заметив меня, они тотчас подошли.

— Вы здесь? Ты? Как ты сюда попал?

И, окружив, принялись пялиться на мой костюм: они прибыли только что автобусом, я автобусом приехать не мог, и на лыжах не мог, и вообще они видели, как после обеда я сел играть в карты.