Имре Шаркади - Избранное

— Выпейте-ка лучше глинтвейна, — сказал я.

Выяснилось, что именно для этого они и приехали, кто-то сказал, что здесь подают отличный глинтвейн, а чем и заняться человеку от скуки во время отдыха? Ходишь из одного места в другое, и повсюду одно и то же; делать нечего, знай сиди себе за столиком ресторана — мог бы у себя дома таким же манером сидеть, вот и считаешь оставшиеся до окончания срока путевки дни.

— Разве у тебя нет сейчас приема? — спросила Кати.

— А я его здесь веду.

По сравнению со мной эти парни и девушки были безнадежно молоды. Они громко радовались жизни и, вероятно, делали это целыми днями. Мне нечего было сказать им. А уж что скажут они, меня и вовсе не интересовало. Занимало меня лишь одно: вернется за мной Эржи или не вернется?

И во время всего разговора с ними мне хотелось, чтобы она вернулась, я желал этого каждой своей клеточкой; лишь позднее сообразил: нехорошо, если она вернется. Ведь мое непонятное и необъяснимое пребывание здесь в одном пиджаке, без пальто, уже и так растревожило их воображение, они почуяли, что за этим что-то скрывается, а появление Эржи разом открыло бы все тайны.

Лучше пусть не возвращается, логично пожелал я. Пусть лучше вернется, заклинал я, мысленно махнув на все рукой. Что мне до всех них? И какое имеет значение, подумают они что-то или не подумают? Мне до них нет никакого дела.

Кати, сидя рядом со мной, тихонько расспрашивала:

— Все же, как ты сюда попал?

— Рассердился на тебя.

— За что?

— Я хотел провести вечер с тобой вдвоем, а не в компании.

— Но ты не ответил, почему ты здесь. Где твое пальто?

— Не приставай! Нет у меня пальто.

— Ты ухаживаешь за женой Печи?

— Глупости!

— Вовсе не глупости. Скажи, если это правда. Правда?

Я не ответил.

— Я еще вчера вечером поняла. Ты гадко вел себя со мной. Я пришла на танцы так, как ты просил… А ты даже не заметил.

— Заметил.

— Нет, не заметил. Она приедет за тобой?

Я поднял брови, желая положить конец ее расспросам, но это оказалось излишним, потому что в дверях появилась Эржи, взлохмаченная, словно подросток, в распахнутой шубке, с засунутыми в карманы руками. Она приблизилась к нам, остановилась возле стола:

— Говорят, будет вьюга?

Что-то заставило меня встать. Я не мог продолжать сидеть, ведь она пришла сюда. Вернулась за мной.

Я счел это в порядке вещей.

— Будет вьюга? Кто вам сказал? Садитесь.

Она села.

— Я бросила вас здесь, — произнесла она, не смущаясь, не обращая внимания на сидевших за столом людей. — Мне и в голову не пришло, что у вас могут быть дела. Я вернулась, едемте.

Она подождала, покуда я подозвал официанта, расплатился и вышел с ней на холод и ветер.

Машина стояла на дороге, ветер завывал, мелкая снежная пыль колола лицо; лес, правда, немного защищал от ветра, но глаза открыть все равно было невозможно.

Мы подошли к машине.

С нами шел кондуктор автобуса, он придержал Эржи за локоть.

— Не надо сейчас ехать.

— Почему?

— Все равно домой не попадете. Два поворота дороги замело снегом.

Эржи размышляла, я ни о чем не думал, хотел только поскорее попасть в тепло. Мы сели в машину.

— Зачем вы вернулись?

— Я не вернулась, я просто немного покаталась… посмотрела, здесь ли вы.

— Послушайте, Эржи, я хорошо знаю эти места. Не надо ехать.

Вместо ответа она тронула машину с места. Мы проехали сто метров, двести, километр, два, не проронив ни единого слова.

Ветер все свирепел, он швырял и крутил машину так, что едва можно было что-то разглядеть. Дворники двигались без всякого толку: пока они шли в одну сторону, снег снова залеплял стекло. Я видел, как Эржи нажимала на педаль акселератора, но и это едва помогало. Ветер толкал машину обратно. Кругом потемнело. Внезапно Эржи затормозила.

На повороте, как раз перед нами, преграждая дорогу, лежал огромный поваленный ветром бук. Переехать через него было невозможно, невозможно хотя бы потому, что ветер нанес с противоположной стороны бука снежный сугроб метра в полтора. Ветер обрушивался сверху, перед нами было поваленное дерево, за ним снежный завал, с каждой секундой он становился все выше, ветер бешено проносился по вырубке, перебраться через завал на машине было никак нельзя.

Эржи, чуть не плача, повернулась ко мне:

— Что нам теперь делать?

— Едем назад.

— Куда?

— В туристский отель. По этой дороге дня два нельзя будет ездить.

— Мне страшно. Вы умеете водить? Возьмите у меня руль.

— Вы боитесь?

— Боюсь.

Я не стал выходить из машины, взял Эржи за локти, приподняв, пересадил на свое место, а сам сел за руль. Я развернул машину на шоссе и тронулся в обратный путь.

— Вы и машину водить умеете?

— Нет, я просто хочу создать себе рекламу в ваших глазах.

Вьюга нагнала такую темень, что даже свет фар не мог ее прорезать. Мы скользили вниз. Я ничего не видел и лишь инстинктивно почувствовал, что мы доехали до развилки и, значит, скоро окажемся у туристского отеля. Я повернул к гостинице, остановил машину. Эржи с отчаянием смотрела на меня.

— Что теперь будет?

— Ничего.

— Господи! Зачем я за вами вернулась?!

— Правильно. Вообще не надо было ехать.

Мы вышли, ветер снова обжег меня. Эржи двинулась было к дому, но я остановил ее.

— Радиатор замерзнет. Выпустить воду?

— Не знаю, — жалобно ответила она.

— Ночью будет такой холод, что птицы на лету замерзнут.

Я спустил радиатор. Мы медленно направились в дом.

Свободных номеров было, наверное, не менее десяти, пятнадцати. Нам не составило труда получить по комнате. Даже не зайдя в них, мы уселись в ресторане.

— Мой муж не знает, где я нахожусь, — сказала Эржи.

— Определенно не знает.

— Я позвоню ему по телефону.

— Разумеется, позвоните.

— Вьюга не повредила провода?

— Не знаю. Возможно, повредила.

— А как же тогда? Как я позвоню?

— Значит, вы не сможете позвонить.

— А что подумает Ференц?

— Не знаю.

— Вы рады, что мы попали в такое положение? И все из-за вас!

— Рад, что смогу подольше пробыть с вами.

Все это я говорил медленно, опустив глаза, не глядя на Эржи, уставившись прямо перед собой на скатерть. Хочу я ее? Не хочу? — пытался я разобраться сам в себе, но безуспешно. Руки у меня дрожали, я нервничал, зябнул, боялся.

— Эржи, — с трудом выдавил наконец я ее имя.

— Да?

— Я люблю тебя. Я влюблен в тебя.

— Неправда.

— Пойдем, доедай свой фаршированный перец и пойдем поиграем в пинг-понг. Я буду играть с тобой в паре, мы всех обыграем. Нам надо что-то делать, я не могу так сидеть; мне нечего пока сказать тебе, кроме того, что ты нужна мне. Вот мы сидим друг против друга, все неясно, все в тумане, мы боимся последствий… Нет, пойдем играть в пинг-понг!