Имре Шаркади - Избранное

Вложив листок обратно в конверт, я задумчиво разорвал его пополам, потом еще раз и еще. Зачем читать? Ни обращения, ни подписи, значит, послать его могла только Эржи, а какой смысл в письменных объяснениях, если десять минут назад она уехала?

Разорванное письмо я бросил в корзину для бумаг.

И тут же ощутил пустоту и страх. Словно остался один на горной вершине. Рвать было глупо, но не могу же я теперь вытаскивать клочки из корзины!

— Закроем лавочку и пойдем обедать.

Эва с готовностью кивнула, начала убирать со стола бумаги, печать, закрыла на ключ аптечку с лекарствами. Мне пришло в голову, что я ни разу не поинтересовался, где она обедает и почему живет не здесь, в доме отдыха. Больше того, закончив работу, я никогда не дожидался ее, чтобы выйти вместе.

— Ты где обычно обедаешь?

— Я? На кухне.

— Почему на кухне?

— Да просто в голову не приходило, что можно обедать где-то в другом месте… Мне так удобнее.

— Правильно. Не надо постоянно знакомиться с кем-то.

— У меня и не было такого желания. Я приехала сюда достаточно разочарованной.

— Угу. Ты говорила.

Я решил быть с ней любезным.

— Пойдем, я подожду тебя, выпьем что-нибудь внизу перед обедом.

По ее лицу я заметил, что приглашение ей приятно, но потом она смутилась. Даже покраснела.

— Знаешь… еще нет часа…

— Ну и что? Осталось всего пять минут. Я никуда не ухожу отсюда, меня легко найдут, если кому-то срочно понадобится моя помощь.

— Да, да… но вдруг еще придут пациенты… ты можешь позволить себе уйти раньше, но я…

Разумеется, я не поверил. Пристально вгляделся ей в лицо, но обнаружил на нем только замешательство.

— Ну, ладно, подождем эти пять минут.

Она отвернулась, закрыла ящики стола, положила ключи в свою сумку и, словно оправдываясь, обратилась ко мне:

— Знаешь… не сердись, подожди меня в коридоре. Я должна переодеться…

Я посмотрел на нее, как на ненормальную. А она продолжала торопливо говорить:

— Кто-нибудь еще может войти… нельзя же закрыть дверь, когда мы вдвоем… И при тебе я не хочу переодеваться…

И тут я сообразил: она собирается вынуть письмо из корзины для бумаг, потому и не хочет, чтобы мы вышли вместе.

Но если так, почему бы ей не вернуться за письмом вечером? Она же всегда приходит на прием раньше меня.

Видимо, она прочла по моему лицу, что я сам хочу вернуться и жалею, что выкинул письмо в корзину.

Я бросил взгляд на корзину с бумагами, потом на нее. Она покраснела. Значит, все правильно. Что ж, пусть и у нее будет какая-то радость, черт побери. Женщины любопытны, авось в письме ничего особенного нет.

А если есть? И вообще: я уже в третий и четвертый раз предал Эржи этой, по сути, глупой и невыносимой девице.

Но если я сейчас подойду к корзине и начну вытаскивать оттуда обрывки письма, я предам самого себя.

Ничего не предпринимать все же удобнее, и я вышел из кабинета; на лестнице вспомнил, что пригласил Эву выпить, но возвращаться не было охоты. И в столовую спускаться не хотелось, сидеть там вдвоем с маленьким Мольнаром и подавно, поэтому я пошел к себе наверх и начал переодеваться для лыжной прогулки.

Сейчас моя комната казалась чужой, она напоминала остывший очаг. На столе бутылка с коньяком — я забыл закрыть ее пробкой — и две рюмки, на дне там что-то осталось, — это мы не допили с моим маленьким другом несколько часов тому назад, — а сейчас бессмысленным кажется все, о чем мы тогда говорили, бессмысленно, что мы дрались, вернее, если вдуматься, только в том и был какой-то смысл… и, право, бессмысленно то, что я стягиваю теперь с себя ботинки, что я здесь один и вообще не знаю что делать.

Я просидел около получаса, уставившись перед собой, и выпил почти всю бутылку коньяка. Потом все-таки решил походить на лыжах.

Было очень холодно. Градусник у входа показывал минус четырнадцать. Я слышал, здесь такая температура — большая редкость. Ночью выпало много снега, он не затвердел, так как было морозно и дул ветер, идти по рыхлому глубокому снегу пешком очень трудно, интересно, что делают в такое время звери? Например, дикий кабан, говорили, они якобы водятся здесь. Хорошо бы встретить кабана, пойти по его следу, он ведь не сможет от меня скрыться, куда ему по брюхо в снегу достичь такой же скорости, как у меня на лыжах?

В голове мелькали жестокие мысли: найти кабана и преследовать его до тех пор, пока он не рухнет от усталости, а тогда связать его и оттащить домой.

Мне даже в голову не приходило, какой во всем этом смысл. Во мне жила лишь страсть преследования. Собственно говоря, мне хотелось преследовать Эржи, мчаться за ней на лыжах, догнать машину, остановить, а потом…

Э, глупости!

Встретить бы хоть четверку лыжников, чтобы наперегонки с ними спуститься, скажем, до Дёндёша. Неплохое развлечение — по лесной дороге до Дёндёша и летом мало кто ходит, а сейчас, пока на ней снег, там, конечно, ни души не встретишь. Если поехать по ней и вывихнуть ногу, твой разложившийся труп найдут только в оттепель, а может, уже и не труп вовсе, а начисто обглоданный лисицами скелет. Вот-вот, неплохо было бы попробовать!

Потом мне подумалось, что я пошел бы на такое ради того лишь, чтобы при встрече с Эржи иметь возможность рассказать ей об этом.

Неужели ради этого?

И встречусь ли я с ней когда-нибудь?

В этом я не сомневался. Дело осталось неоконченным, требовало завершения, и оно не заставит себя долго ждать.

Я бы не удивился, если б мне навстречу попалась их машина, если бы выяснилось, что они поехали только покататься.

Но одному к Дёндёшу мне спускаться не хотелось. Вообще не было охоты быть одному — появилась потребность ссориться, браниться, — но с кем? И не только ссориться, не только спорить, оскорблять людей, драться с ними, но и мчаться вниз наперегонки с кем-нибудь, опережая всех любой ценой, — пусть при этом я сломаю ногу, пусть обморожусь. Или ввязаться с кем-нибудь в поножовщину в богом забытом месте… с грабителем — вот с кем в самый раз было бы встретиться! С грабителем, которому вздумалось бы в бесконечном этом снегу стянуть с меня лыжные башмаки, костюм, чтобы повыгоднее их продать.

Слегка удивленный, я остановился отдышаться: в чем дело, неужели меня так сильно задело то, что Эржи уехала?

Тщеславие мое задето, вот так-то.

Что же в конце концов было в том письме?

Я повернул обратно к дому отдыха. Радость общения с природой существует лишь тогда, когда она существует. Заставить себя радоваться нельзя. Несколько недель лыжи и снег делали меня счастливым, я вовсе не чувствовал себя в чем-то ущемленным и считал, что такого рода жизнь может быть не менее полнокровной, чем любая другая форма жизни; подобное счастье может испытывать негр, живущий в камышовой хижине, занимающийся охотой и рыболовством, даже если он и верит в то, что молния — грозный бог, от которого можно откупиться. Но теперь этому конец. Хоть сейчас собирайся и ищи другую работу. Если появится потребность в ностальгии по прошлому, можно поехать в отцовскую деревню врачом. Отпущу бороду и… эх!