Имре Шаркади - Избранное

Что же было в том письме?

Возможно, Эва собрала обрывки и унесла их? Тогда я отниму у нее письмо, пусть думает обо мне что хочет. Может, она сожгла его? Вряд ли, в доме отдыха нет печки… а даже если сожгла, я заставлю ее рассказать, что в нем было. Я почувствую, если она солжет.

У меня едва хватило терпения стряхнуть снег с ботинок и подняться в кабинет. Он был закрыт. Я пошел в свою комнату за ключом, поискал в трех карманах, наконец нашел его в четвертом. Осталось ли еще письмо в корзине для бумаг? Я замечу, если Эва прочла его, ведь я разорвал его вместе с конвертом, не могла же она вложить обрывки письма в клочки конверта.

Письма в корзине не оказалось.

По телефону я спросил дежурного, убирали ли после утреннего приема мой кабинет. Нет, не убирали.

Я отправился в свою комнату; Эва придет через полчаса, пойти ей навстречу или обождать здесь?

Уходя, я оставил дверь комнаты открытой и теперь, когда вошел, увидел сидевшую в кресле Эву. Она была бледна, не улыбалась, когда я показался в дверях, встала.

— Комната была открыта… ключ в дверях, я решила, что ты не мог далеко уйти и я подожду тебя.

— Дай сюда!

— Что?

— Не заставляй себя упрашивать, давай сюда!

— Да. Для этого я и пришла. Я видела, ты не прочел его. Я хочу, чтобы ты прочел.

— Боюсь, ты слишком много занимаешься мной.

— Я не виновата.

— Я тоже не виноват, если из-за этого рано или поздно буду очень грубым.

Она выгребла обрывки письма из сумки. Я был зол и нетерпелив. Понадобилось довольно много времени, чтобы сложить восемь клочков.

«Я заперлась в ванной комнате, чтобы написать тебе; Ференц сейчас увезет меня домой. Знаю, что это смешно звучит, но я не могу ему сопротивляться, он застал меня врасплох, подавил, нервы у меня слабые, мне стало дурно… я не знала что делать. Ох, я очень многого не рассказала тебе о нас, о нашем браке… собственно говоря, ничего не рассказала. Он меня увезет, и я не смогу обменяться с тобой даже словом, я сама виновата, почему не поговорила утром с вами обоими… когда ты оставил меня, я испугалась, увидела, что я тебе в тягость… Не хочу тебе ничего плохого… Я сказала ему, что люблю тебя, что разведусь с ним, а он все повторял, что дома, мол, обсудим. Со мной он умеет быть настойчивым, уже шесть лет он живет за счет моей энергии… высасывает из меня силы. За один день, проведенный с тобой, я помолодела на десять лет, я буду старухой, когда мы снова встретимся. И встретимся ли? Фу, я не желаю рожать этого ребенка, не хочу, не хочу, он даже не от мужа, это вообще получилось из-за моего желания бежать от него. Я думала, будет лучше, но оказалось хуже».

Прочтя первые строки, я чуть не рассмеялся про себя: эта женщина именно такова, какой я представлял ее с первого взгляда. Демонстрирующая себя истеричка.

Затем я подумал о ее муже и нашел, что Эржи права. Можно представить, что этот человек действительно живет за счет энергии жены; так старики, судорожно цепляясь за молодых, высасывают из них соки юности.

И в конце концов меня охватила такая жалость к Эржи, такая нежная и любовная жалость, что глаза мои чуть не наполнились слезами. И я вдруг почувствовал себя свежим и бодрым: у меня есть цель. Этим письмом женщина вверила мне свою судьбу, хотя и весьма абсурдным образом, со свойственным ей сумасбродством, но то, что она вверила себя мне, это факт.

И как смеет какой-то тип, какой-то Печи, как смеет он принуждать к чему-то мою женщину?

Я смял в кармане кусочки письма, Эва сидела, с трепетом глядя на меня. Я подошел к телефону.

— Когда отправляется пештский автобус?

Мне сказали, что до отправления еще более двух часов.

Значит, так: сегодня же вечером я заберу Эржи от мужа. Привезти ее сюда я, конечно, не смогу, выйдет скандал, дом отдыха на это не согласится. Но моя квартира в Пеште пустует, можно тотчас же поселить Эржи там. И вечером надо найти адвоката, чтобы он начал бракоразводный процесс. А от работы в доме отдыха я откажусь. Подыщу что-нибудь другое.

Все показалось вдруг простым и радостным, значительно проще и гораздо радостнее, чем на рассвете и утром. Мысль о том, что через несколько часов я увижу Эржи, а с Печи в любом случае справлюсь, что он там ни вытворяй, страшно меня развеселила. Я засмеялся.

Эва вздрогнула.

— Ты не сердишься, что я принесла тебе письмо, правда?

— Нет, — сказал я весело и погладил ее по щеке, она поймала мою руку и прижала ее к лицу.

— Я… я не хочу вмешиваться в твои дела… Право, не хочу. Ты останешься для меня прекрасным воспоминанием… А сейчас ты уедешь?

— Да.

— Твой автобус отходит в пять.

— Да. У меня осталось еще много времени, пойдем выпьем чего-нибудь.

Эва огляделась в нерешительности и со смущенной улыбкой указала на бутылку.

— Здесь еще осталось… налей мне отсюда.

И после маленькой паузы, пока я мыл две рюмки, протяжно произнесла:

— Не знаю, вернешься ли ты… но все равно, я отсюда уеду. Уеду, но… мне хотелось бы проститься с тобой.

Сначала я не понял, что она имеет в виду, но, взглянув ей в лицо, сообразил.

Что ж, в конце концов это было красиво и пришлось мне по вкусу. Мы простились. Потом, ожидая автобуса, я подумал, что это, собственно говоря, вымогательство со стороны Эвы: она тоже не может сразу бросить работу, значит, мы пробудем вместе еще не одну неделю, и сколько, интересно, возможностей она отыщет, чтобы снова проститься? Впрочем, себя я тоже хорошо знаю, настолько хорошо, чтобы быть совершенно уверенным: библейского Иосифа из меня никогда не выйдет.

Я рассмеялся. А, все равно!

В вестибюле я встретился с маленьким Мольнаром. Я приветствовал его, он внимательно посмотрел на меня, спросил:

— Уезжаете?

И задумчиво поглядел на меня.

— Останемся добрыми друзьями, — предложил я.

Он покачал головой.

— Беда в том, Шебек, что вы умеете заставить людей вас любить.

Я спросил, какая же в том беда, но он только смотрел пристально и долго не отвечал. Потом посоветовал стать сельским врачом. Он понял, мол, что я умею говорить с простыми людьми, они были бы мне благодарны за то, что я лечу их, а я постепенно успокоился бы, утвердился в сознании полезности своей благородной работы.

— Было бы жаль потерять вас, Шебек.

— Ох, уж эти мне предсказания, мой министр! Вы напоминаете мне старых учителей латыни, которые предрекали своим ученикам, что они плохо кончат, так как не учат причастий.

Он улыбнулся.

Квартиру Печи я нашел быстро, еще не было десяти, когда я позвонил к ним. Дверь отворила девушка, я оттолкнул ее и вошел.

— Дома?

— Прошу вас… сударыня уже легла. По какому делу изволите?

— Хорошо, — кивнул я и направился дальше. Она побежала за мной, но я не обращал на нее внимания. В холле горела люстра, но никого не было, на мгновенье я приостановился. И в этот момент в холл вышел Печи. Я увидел, как он побледнел, отшатнулся, но тут же подскочил ко мне.