Имре Шаркади - Избранное

— Прошу вас покинуть мою квартиру.

— Сейчас. Это не только твоя квартира. Где Эржи?

— Немедленно уходите из моей квартиры!

Вместо ответа я осмотрелся и открыл дверь соседней комнаты. Я не ошибся, это была спальня. Эржи лежала в постели и читала при свете ночника.

Печи прыгнул за мной, схватил за руку, но это меня не слишком обеспокоило. Я вошел, втянув его за собой. Улыбнулся Эржи.

— Ну, вот я и здесь. Одевайся, дорогая, а я пока вызову такси. Мы уезжаем.

Но на миг я еще задержался: в глазах ее должна блеснуть радость, без этого я не могу оставить ее одну. И когда лицо Эржи просияло, я подошел к ней и поцеловал ей руку. Должно быть, у меня была довольно нелепая, смешная поза, потому что за собой я тащил вцепившегося в мою руку Печи, который продолжал шипеть, чтобы я убирался вон.

Потом я вышел, закрыв за нами дверь.

— Послушай, — сказал я ему, высвободив свою руку. — Мы живем не в средние века, чтобы запирать жену и тиранить ее, Она уйдет со мной, и кончено. Этому ты все равно не сможешь помешать, так не ставь же себя в дурацкое положение. Играть с тобой и дальше эту комедию совсем не в моем вкусе.

Я видел, как у Печи дрогнули углы рта, руки затряслись и он с бешеной ненавистью уставился на меня.

— Убирайся вон! Тебе нечего здесь делать! Мошенник!

Я уселся, не обращая на него внимания, хотя такой поворот дела нравился мне значительно меньше, чем тот, что я обдумал в автобусе. Мне не пришлось долго ждать, и десяти минут не прошло, как Эржи появилась. В руке у нее был один из чемоданов, с которыми они приехали из дома отдыха, вероятно, они даже распаковаться не успели.

— Я ухожу, Ференц, — сказала она.

Взяв у нее из рук чемодан, я распахнул перед ней дверь передней.

На лестнице она взяла меня под руку.

— Послушай, — шепнула она, — я так боялась, что никогда больше тебя не увижу!

На улице она запрыгала, как ребенок, в такси во что бы то ни стало хотела целоваться, в квартире тотчас же принялась хлопотать, изобретая какой-то ужин для нас обоих, и не смогла его приготовить лишь потому, что у меня абсолютно ничего не было, кроме чая, сахара и половины бутылки рома. Она ликовала от того, что в квартире ость центральное отопление, а в ванной газовая колонка, провела пальцем по книгам, наслаждаясь тем, что они пыльные, этой пылью вымазала мне нос, раскрыла шкафы и сразу сложила туда свое белье и повесила платья. Затем опустилась в одно из кресел и тихонько засмеялась.

Только когда мы выпили чай и начали говорить о том, что теперь надо делать, я впервые осознал, как все это нелепо и невероятно.

Сначала она пришла в ужас от того, что я завтра утром уеду обратно, а ей придется жить здесь одной. Она все твердила, что Ференц станет искать ее, найдет и уведет домой.

— Не дури. Кто ты в конце концов? Несмышленый ребенок, которого можно увести даже против его воли?

Она немного опечалилась.

— Ты ведь знаешь, как бывает… один человек может помыкать другим, тиранить его…

И неожиданно прижала к себе мою голову.

— Не хочу, чтобы ты уезжал! Конечно, все это глупости, раз уж я бросила Ференца, обратно я не вернусь, конечно, не вернусь. Но сегодня утром… я не осмелилась решиться, поэтому уехала. Я не осмеливалась повеситься тебе на шею в таком… в моем положении. Как хорошо, что ты приехал за мной! Теперь я верю, что нужна тебе. А ребенка этого я не желаю!

Я сказал, что у нее мало шансов получить разрешение комиссии на операцию, — слишком велики сроки.

— Ну и что? Все равно не хочу! Ни за что!

Затем она сумбурно, путано говорила об очень многом, рассказала о том, сколько раз хотела освободиться от мужа, какой он в постели и вообще каков он, ее муж, как она вышла за него и почему захотела ребенка. Я не слишком прислушивался, потому что не всему верил, одно у нее противоречило другому, но она во что бы то ни стало хотела подать себя в выгодном свете, нарисовать портрет, который никак не соответствовал ее истинному облику, а его я уже успел узнать. Меня начало тревожить, почему она лжет, но приятнее было не задумываться над этим. Эржи устроилась на моем плече, шептала что-то, рассказывала, ероша рукой мои волосы. Кажется, она продолжала говорить и тогда, когда я уснул.

Следующие три недели, что я еще провел наверху, в горах, остались для меня памятными на всю жизнь.

Я чувствовал себя как студент в конце каникул, сознающий, что всего через две недели, а потом уже только через день-два кончится его свобода. Я знал, что в моем распоряжении осталось только это время, а потом начнется нечто иное, совершенно иное, однако упрямо не хотел думать ни о том, что будет, ни о том, почему так будет.

Тогда в Будапеште, проснувшись на рассвете, я радовался, что случилось именно так, как случилось. Рядом со мной была Эржи, и это было хорошо. Автобус на Гайю отправлялся очень рано, мне пришлось разбудить Эржи, чтобы проститься и внушить ей: она должна заполнить бланк для прописки. Так как наличных денег у меня с собой было мало, я отдал ей свою сберегательную книжку тысяч примерно на двадцать пять, чтобы она хозяйничала, пока я не вернусь. Я написал наскоро записку своему знакомому адвокату, велев Эржи обязательно пойти к нему и все подробно рассказать о своем деле. Когда мы прощались, мне стало не по себе, я боялся покидать ее, она цеплялась за меня с такой отчаянной грустью, что мне захотелось остаться с ней.

Но добравшись до Матрахазы и вдохнув в себя морозную, хрустальную горную зиму, я страшно обрадовался, что снова приехал сюда, и все прочее — Будапешт, Эржи, развод — показалось далеким, очень далеким, чем заниматься пока не нужно. И так оставалось до конца моего пребывания там. Иногда мне вспоминалось то, что предстояло выполнить, но я отгонял от себя эти мысли. Я ходил на лыжах, радовался зиме, снегу и тому, что все это пока еще принадлежит мне и пока еще мне не грозит никакая опасность. Вечерами я спускался потанцевать, на другой же вечер привел к себе Кати, которая оказалась превосходной любовницей: живой, веселой, без всяких проблем и к тому же ангельски злой на язычок.

Неделю спустя я пригласил Мольнара: не пойдет ли он со мной куда-нибудь прогуляться? Можно, например, напроситься на праздник убоя свиньи.

Мольнар согласился, мои сентиштванские знакомые тоже не возражали против того, что я приведу с собой гостя; маленький человек прекрасно разбирался в разделывании свиней: сбросив пиджак и оставшись в одной рубашке, он трудился на кухне со сноровкой заправского мясника; настроение у него было хорошее, он развеселился и по дороге домой, около полуночи — мы шли пешком, автобусы давно перестали ходить — примирительно сказал:

— Говорю вам, Шебек, езжайте в село. Станете там счастливым и довольным человеком.