Имре Шаркади - Избранное

Я вдруг страшно позавидовала этому парню. Вспомнила, что сама бросила учиться не потому, что у меня умер отец, а потому, что мне захотелось выйти замуж, жить в загородной вилле.

И сказала ему об этом. Он покачал головой.

— Да, у вас немного изменилось выражение лица, глаз. Я всегда считал вас девушкой, которая может добиться всего, чего хочет, и никогда не удовлетворяется достигнутым.

Я молчала, сжав губы, сожалея, что мы затронули эту тему. Немного погодя он добавил:

— Вы словно бы заскучали.

— Не наводите на меня тоску, милый Пишта, тогда я не буду скучать. Может, выпьем чего-нибудь перед обедом?

— Вы же собираетесь вести машину. И я потом поеду на мотоцикле.

— Я всегда вожу машину и всегда пью.

— Ну, хорошо.

— Выпьем коньяку?

— Выпьем.

Тут появился официант и сказал, что может подать нам жаркое и пиво. Мы попросили коньяк, и он вскоре принес его.

— Эва, разрешите рассказать вам, о том, как я был в вас влюблен.

— Гм, сколько лет вам было тогда?

— Пятнадцать.

— Над своими увлечениями пятнадцатилетнего возраста я могу только потешаться.

— Наверно, потому, что вы были влюблены в вашего дядюшку, а он с тех пор успел состариться, отрастить брюшко…

— Действительно, что-то в этом духе. Я была влюблена в моего учителя…

Официант принес пиво, и я выпила его залпом. Мне стало очень жарко, страшная духота разлилась в воздухе; посмотрев на небо, я увидела, что оно затягивается тучами.

— Вот-вот разразится гроза, — сказал Пишта.

— Неплохо было бы промокнуть до нитки. Ужасная духотища.

— Вы любите грозу?

— Люблю.

— И не боитесь ее?

— Нет. Мне кажется, я ничего не боюсь. Однажды я попала в опасную переделку… Далеко заплыла на Балатоне, а тут вдруг с суши подул сильный ветер. Думала, что уже не доберусь до берега. Но почувствовала только любопытство — какова она, смерть? — и ярость, потому что хотела бы еще пожить. Вот теперь я пытаюсь пустить вам пыль в глаза.

— О, вам это вполне удается. Еще с давних пор.

— Оставим старое. Нехорошо, когда человек живет воспоминаниями. У вас для этого еще будет время.

Только мы покончили с жарким, как загремел гром и полил дождь. Мы укрылись в ресторанчике, где сидели еще пять-шесть посетителей. Пишту все, видно, знали, потому что пожимали ему руку, вступали с ним в разговор. Мы расположились возле входа и стали наблюдать, как хлещет дождь.

— Люблю запах летнего ливня, — сказала я.

— Да. Вам к лицу все, что связано с водой. Я не могу вас представить без водной стихии. Особенно без моря. Мне кажется, я и теперь влюблен в вас.

Я закрыла глаза. Он точно ласкал меня своими словами. Мне тридцать лет; как хорошо было бы еще раз влюбиться и начать все сначала, а настоящее зачеркнуть.

Мы болтали о том о сем, не помню о чем. Я была немного растеряна. Уже не раз изменяла я мужу, но всегда из чувства самосохранения останавливала свой выбор на тех, кто ровно ничего для меня не значил. Чистая физиология. Тут же дело обстояло серьезней.

Вскоре дождь перестал, и мы пошли к машине.

Старый Морж запросил сто форинтов за ремонт, не так дорого, по-моему; в пештской мастерской, куда я обычно обращалась, брали не меньше двухсот, правда, они целый день держали у себя машину, но без этого, очевидно, можно было обойтись.

— До свиданья. — И я протянула Пиште руку. — Я даже не знаю вашей фамилии.

— Иштван Сабо. Легко запомнить. — Он не отпускал моей руки. — Куда же вы едете?

— Не знаю. Куда глаза глядят. До вечера куда-нибудь доберусь.

— Мне хотелось бы еще встретиться с вами. Я влюблен в вас.

— А мне хотелось бы в вас влюбиться. Если я почувствую, что влюбилась, тогда приеду и разыщу вас. Идет?

— Прокатите меня до конца деревни и там на прощанье поцелуйте, в знак того, что непременно вернетесь.

Я не знала, как сказать ему «да». В конце концов, молча села в машину и подождала, пока он открыл дверцу и сел рядом.

В полном молчании проехали мы по кривым булыжным улицам; за деревней, метрах в двухстах — трехстах от нее, я остановилась.

— Ну, пожалуйста, — сказала я с принужденной улыбкой и так хрипло, что едва узнала собственный голос.

Он поцеловал меня долгим поцелуем; я вся обмякла в его объятиях, бешеное желание охватило меня: задержись он еще на минуту, я, не задумываясь, пошла бы с ним в кусты, обрамлявшие шоссе. Но, к счастью, он оторвался от меня, молча вылез из машины и пошел к деревне. Я не сразу смогла вздохнуть полной грудью, закурила, дрожащие пальцы с трудом поднесли зажигалку к сигарете.

Потом я запустила мотор и поехала куда глаза глядят.

Примерно через час — я ехала не спеша, часто останавливаясь, — горы остались позади, и теперь я уже совершенно не знала, куда меня занесло. Я остановилась у придорожной канавки, поросшей травой, и в задумчивости вылезла из машины.

— Черт возьми, — бормотала я, посмеиваясь. — Этот парень мне определенно нравится.

Мимо проезжал какой-то мотоциклист; заметив мою машину, он сбавил скорость, а при виде меня остановился.

— Что-нибудь случилось?

— Нет.

Он поглядел по сторонам, поискал моего предполагаемого спутника и, не обнаружив никого, сказал уже менее решительно:

— Я думал, вы неспроста сидите на дороге.

— Да нет, просто так.

Ему явно не хотелось уезжать.

— Я готов помочь вам.

— Спасибо. Не нужно.

— Все-таки… Что может подумать человек, если женщина одна сидит на обочине дороги? С вашей машиной что-нибудь случилось? Или вы плохо себя почувствовали?

— Вы проявляете трогательную заботу обо мне.

Он все смотрел по сторонам, никак не мог поверить, что я одна. Соскочив с мотоцикла, подсел ко мне.

— Вы и вправду одна здесь?

— Нет.

Он опять стал оглядываться. Я поднялась с земли и села в машину. Тогда он подвел свой мотоцикл к моему окошку.

— Вы же сказали, что не одна здесь, — пробормотал он, видя, что я завожу мотор.

— Конечно, ведь я была в вашем приятном обществе.

Услышав, как он ядовито прошипел мне вслед: «Глупая курица!» — я покатила по шоссе.

Вскоре у шлагбаума мотоциклист догнал меня и, подъехав вплотную к машине, пробурчал в окно:

— Послушайте, с чего это вы нахальничать со мною вздумали?

— А вы и не догадались? Я ждала вас на дороге, знала, что вы проедете мимо. Ждала пять часов и прождала бы еще пятнадцать.

Меня забавляло, что он так злится. Он страшно злился, лицо у него покраснело, и, не находя других слов, он продолжал хамить:

— Погоди, ты еще обожжешься. Уж я-то понял в чем дело. Ты что ж, простачка на шоссе ловишь?

Бедняга, он не мог простить себе, что упустил такую прекрасную возможность. Я посмеялась при этой мысли, но тут шлагбаум поднялся, и я покинула мотоциклиста. Некоторое время он старался догнать меня; на шоссе было пусто, и я даже подумала, не помахать ли ему на прощанье носовым платком, но мне стало лень искать платок. Потом я приехала в Эстергом, поколесила немного по городу и зашла в какую-то кондитерскую с садом, где долго и без всякого удовольствия ела мороженое и ругала себя за то, что так глупо сбежала от Иштвана Сабо. Пожалуй, неплохо было бы, если бы тут со мной оказался сейчас человек, с кем можно поболтать или хоть помолчать, на худой конец. Близился вечер, народу в саду, прибывало; конский каштан и липа давали приятную тень. За столиками сидела почти сплошь молодежь — юноши, студентки, возвращавшиеся с работы девчонки, среди которых было много дурнушек, толстых, неуклюжих, неряшливых, но все они отличались большой самоуверенностью и беззаботно веселились, довольные тем, что могут провести свободное время с друзьями, и только я сидела одна; парни постепенно перетащили к себе все стулья от моего столика. Посетители ели пирожные и мороженое, потом запустили проигрыватель, и начались танцы. Музыка была плохая, унылая, но молодежь усердно танцевала, смеялась, — все веселились, а мне казалось, будто я барахтаюсь в реке глубоко под водой с открытыми глазами и вокруг плавают рыбы. Я их вижу, могу к ним подплыть, но зачем? Ведь это рыбы, а они мне совершенно безразличны.