Хан Ган - Человеческие поступки [litres]

Когда-то все говорили ей, что она симпатичная. Глаза немного навыкате, нос крупноват и рот немаленький, но в общем лицо милое. Волосы и вовсе вьются, как у темнокожей танцовщицы – завивку можно не делать. Но ее восемнадцатое лето прошло, и никто уже не говорил таких слов. Сейчас ей двадцать три года, и люди вокруг надеются, что она и дальше будет хорошеть. Надеются увидеть яркий, как яблоко, румянец на щеках, а ниже, в очаровательных ямочках – радость от блестящей жизни. Однако сама она хотела быстрее состариться. Не хотела, чтобы эта проклятая жизнь длилась слишком долго.

Она прошлась мокрой тряпкой по всем углам квартиры. Постирала тряпку, повесила ее сушиться, вернулась в комнату и села за письменный стол, но до рассвета было еще далеко. Решила просто посидеть, даже ничего не читая, и тут почувствовала голод. Насыпала в блюдце зерна риса раннего созревания, присланные мамой, и снова села за стол. Потихоньку пережевывая рисовые крупинки, она думала. Что-то постыдное есть в этом – в том, что человек поедает пищу. Испытывая этот привычный стыд, она думала об умерших людях. Эти люди никогда уже не проголодаются, ведь у них нет жизни. А у нее есть жизнь, и она бывает голодной. Именно это настойчиво мучило ее все пять прошедших лет – то, что она чувствует голод и что при виде еды у нее выделяется слюна.

Зимой того года ей, провалившей вступительные экзамены в университет и не выходившей из дома, мать сказала:

– Ты не могла бы закрыть на все глаза и просто жить? Говорю тебе так, потому что трудно мне. Забудь все, поступи в университет второй раз, как делают все другие, начни зарабатывать себе на жизнь, найди хорошего человека… чтобы облегчить хотя бы часть моей ноши.

Она не хотела быть ничьей ношей, поэтому снова взялась за учебу. Решив уехать как можно дальше от Кванчжу, она подала документы в один из столичных университетов. Конечно, это заведение не было безопасным местом. Полицейские в штатском постоянно находились в кампусе университета, и студентов, которых они арестовывали и доставляли в следственное отделение, насильно забирали в армию и отправляли служить на границу с Северной Кореей. Проводить митинги часто стало очень опасно. Но зато схватка была не на жизнь, а на смерть. Если в центральной библиотеке разбивалось окно изнутри, а на стене появлялась длинная растяжка, то это служило сигналом. «Долой кровавого убийцу Чон Духвана!»

Среди студентов находились такие смельчаки, которые привязывали один конец веревки к опоре на плоской крыше, другим обвязывали себя и прыжками спускались вниз. Полицейские в штатском поднимались на крышу, чтобы стащить веревку, на это уходило время. Пока эти отчаянные ребята, повиснув на веревке, разбрасывали листовки и выкрикивали лозунги, на площади перед библиотекой группа из 30–40 юных студентов и студенток, обхватив друг друга за плечи, пела песни. Их подавляли жестко и быстро, поэтому допеть песню до конца им не удавалось никогда. Ночами тех дней, когда она издалека наблюдала за разгоном протестующих, ей приходилось тяжело. Даже если удавалось ненадолго уснуть, она просыпалась от кошмарных видений.

В июне, когда закончилась первая летняя сессия, у ее отца случился инсульт, и правую часть его тела парализовало. Матери, по знакомству получившей работу ассистента в аптеке, пришлось одной добывать средства к существованию. Ынсук взяла академический отпуск. Днем она ухаживала за отцом, а вечером, когда мать возвращалась с работы, отправлялась в булочную в центре города. До десяти ночи здесь пекли и продавали хлеб, булочки и печенья, а она помогала упаковывать товар и обслуживала покупателей. Урвав пару часов сна, на рассвете она вставала, чтобы для двух младших братьев приготовить еду. Затем она укладывала ее в коробочки, которые они забирали с собой в школу. Сменился год, и, когда отец начал подниматься сам и смог есть без ее помощи, она восстановилась в университете. Однако проучилась только один семестр и снова взяла академический отпуск, чтобы заработать денег на учебу. Вот так, не спеша, с большими перерывами Ынсук окончила второй курс. Тем не менее она решила бросить университет окончательно и по рекомендации профессора поступила на работу в это маленькое издательство.

Из-за этого мать чувствовала себя очень виноватой, но у Ынсук было другое мнение на этот счет. Даже если бы ситуация в семье не оказалась такой тяжелой, она бы не смогла окончить университет. В конце концов, она присоединилась бы к кругу бастующих молодых людей. И держалась бы вместе с ними до самого конца. Больше всего она боялась бы остаться в живых одна.

Не то чтобы она была зациклена на том, чтобы выжить.

В тот день она пришла домой, переоделась в чистое, затем тайком от матери вышла за ворота и вернулась в спортивную школу. Уже смеркалось. Вход в зал оказался закрытым, к тому же, вокруг не было ни души, и она пошла в сторону Управления провинции. Коридор отдела по работе с обращениями граждан тоже оказался пустым, если не считать пару трупов, которых она и Сончжу приводили в порядок. Видно, ополченцы не смогли их увезли, и трупы продолжали гнить здесь, распространяя ужасное зловоние.

Она перешла во флигель главного здания Управления, и там в вестибюле увидела людей. Студентка, старше ее, та, что замещала повара в столовой, произнесла:

– Все женщины собрались на втором этаже.

Когда она вслед за девушкой поднялась на второй этаж и вошла в комнату в конце коридора, там шло горячее обсуждение.

– Я думаю, мы тоже должны получить оружие. Надо бороться вместе, важно, чтобы вооруженных людей стало хоть на одного больше.

– Разве кто-то кого-то принуждает взять оружие? Оружие должен получить тот, кто твердо решил идти до конца.

В конце стола она увидела Сончжу, которая сидела, подпирая щеку рукой. Она села рядом, и Сончжу мельком ей улыбнулась. Она, как всегда, хранила молчание, но в конце обсуждения невозмутимо заявила, что поддерживает тех, кто решил получить оружие.

Было уже около одиннадцати, когда в дверь постучали и вошел Чинсу. Обычно она видела его с рацией, но сейчас он был еще и с оружием на плече, и от этого смотрелся непривычно.

– Прошу остаться только троих. Нам нужны три человека, которые до утра будут ездить по улицам с микрофоном и обращаться к гражданам. Остальные могут расходиться по домам.

После этих слов вперед вышли три девушки, недавно заявившие о желании получить оружие.

– Мы тоже хотим до конца быть вместе с вами, – сказала студентка, которая привела Ынсук с первого этажа, – ведь мы для этого и пришли сюда.

Как Чинсу удалось убедить девушек уйти, она уже точно не могла вспомнить. Наверное, не хотела помнить, потому и забыла. В памяти остались какие-то смутные слова о чести, о том, что по репутации бойцов гражданского ополчения будет нанесен удар, если они оставят женщин в этом здании и им придется умереть вместе с мужчинами. Однако Ынсук сомневалась, что эти аргументы могли убедить ее в правильности такого решения. «Если придется умереть, умру», – думала она, но в то же время умирать ей не хотелось. «Наверное, мои чувства притупились из-за того, что пришлось увидеть так много мертвых тел». От этой мысли ей стало еще страшнее. Открытый рот, на животе дырка от пули, вываливающиеся полупрозрачные кишки – она не хотела умереть так.