Хан Ган - Человеческие поступки [litres]

– Суд идет!

Вслед за словами секретаря впереди открылась дверь, и в зал по очереди вошли три военных служителя закона. В этот момент я, сидевший с низко опущенной головой, вдруг услышал какой-то странный звук. Он раздавался откуда-то из первых рядов. Приподняв немного голову, я стал осторожно присматриваться. Кто-то приглушенно, словно рыдая, пел государственный гимн. Когда я понял, что это был маленький Ёнчжэ, хор уже подхватил песню и было неважно, кто вступил раньше, кто позже. Словно ведомый внутренней силой, и я запел вслед за товарищами. Пока мы, сидевшие с опущенными головами, бывшие кровью, потом и гноем, тихо пели гимн, они почему-то не останавливали нас. Не кричали, не били по головам прикладами, не ставили нас к стене и не стреляли, как угрожали. После самого последнего слова гимна в холодном помещении, где проходило упрощенное заседание суда, над каждым рядом и между ними повисла опасная тишина, прерываемая лишь стрекотанием кузнечиков в траве.

Меня приговорили к девяти, Ким Чинсу – к семи годам лишения свободы. Однако эти сроки оказались бессмысленными, потому что до Рождества следующего года военное руководство по специальной амнистии выпустило из тюрем всех нас, даже приговоренных к смертной казни и к пожизненному заключению. Это само по себе означало, что все обвинения признаны абсурдными.

Я снова встретил Ким Чинсу спустя два года после выхода из тюрьмы, и было это в конце декабря. Я возвращался домой на рассвете после ночной пьянки, устроенной по случаю встречи со школьным товарищем, и, проходя мимо какой-то дешевой столовой у дороги, где продают суп от похмелья, увидел в окне одиноко сидящего молодого человека. Я остановился, потому что его поза и серьезный вид – как у ученика за домашним заданием – была мне знакома. Только вместо учебника он уставился в тарелку и крепко сжимал в руке ложку. Взгляд опустошенных глаз в обрамлении длинных густых ресниц был устремлен в тарелку с супом из кровяной колбасы, словно на дне находился ключ к разгадке ребуса, который, как ни старайся, нельзя разгадать.

Я вошел в столовую, уселся перед Ким Чинсу, и он безразлично и холодно взглянул на меня через стол. Еще не совсем протрезвевший, я молча улыбнулся. И с великодушием, которое ненадолго позволило мне опьянение, ждал. Ждал, пока на его лице не появилась смутная и недоверчивая улыбка, как у только что проснувшегося человека. Пока мы расспрашивали, кто как поживает, перескакивая с одной темы на другую, наши взгляды, как прозрачные щупальца, потихоньку потянулись друг к другу, нашарили на лице товарища тень, в которой были спрятаны истинные чувства и следы страданий. Их не скрыть ни беседой, ни напускным смехом. Мы оба не смогли вернуться в университет и, отдавая долг семье, зарабатывали на жизнь как могли. Ким Чинсу помогал мужу старшей сестры продавать электротовары в небольшом магазине, а я работал в ресторане корейской кухни, который держала семья дяди, старшего брата моего отца, но недавно ушел оттуда. Я сказал, что собираюсь отдохнуть до конца года, а с января думаю податься в таксомоторную компанию. Сказал, что хочу накопить денег и когда-нибудь начать зарабатывать частным извозом, и Ким Чинсу равнодушно ответил:

– И мне муж сестры посоветовал получить лицензию на вождение большегрузных машин. Все равно в обычную фирму не возьмут. А как вы получили водительские права? Я в последние дни изучаю вопросы к экзаменам, но только голова болит. По правде, из-за сильной боли не запоминаю правила. Иногда даже рассчитать покупателей в магазине бывает трудно. Когда складываешь или вычитаешь большие цифры, болит голова.

Я сказал, что из-за головной боли тоже часто пью обезболивающие таблетки, и он все так же равнодушно спросил:

– А спите вы хорошо? Я не могу уснуть, поэтому сегодня один выпил две бутылки сочжу и сейчас пытаюсь избавиться от похмелья. Сестре не нравится, когда я пью дома, поэтому я здесь. А сестра… Она не сердится на меня. Только все плачет. А я не хочу смотреть на ее слезы, поэтому еще сильнее тянет выпить. Может, махнем еще по одной?

Он безучастно посмотрел на меня.

– Давай.

Мы пили вместе до тех пор, пока за окном не появились люди в меховых пальто с поднятыми воротниками, быстрым шагом идущие на работу. Мы снова и снова разливали в стеклянные стаканчики эту прозрачную и горькую жидкость, которая не помогала забыться. Время от времени память отключалась, а затем вырубилась окончательно. Я не могу вспомнить, как мы с ним расстались, как мне удалось добраться до дома. Помню только ощущение от моих промокших модных брюк, на которые пролилась холодная водка из опрокинутой по вине Ким Чинсу бутылки, помню его вид, когда он как попало вытирал их рукавом свитера, и, наконец, помню лишь короткие секунды, когда я, уже не в силах держать голову, уронил лоб на стол.

После этого мы изредка встречались и пили водку. Мы оба провалили экзамен на получение лицензии, побывали в автомобильной аварии, набрали долгов, получили раны или заработали болезни. Каждый встретил по милой добросердечной женщине и какое-то время верил, что все страдания закончились, но своими же руками мы сами все разрушили. Словно глядя в зеркало на свое искривленное лицо, мы десять лет наблюдали друг за другом, смотрели, как оба идем одинаковыми путями, как снова остаемся в одиночестве. Каждый день бессонница и кошмарные сны, каждый день обезболивающие таблетки и снотворные – мы больше уже не были молодыми. Больше никто уже не беспокоился за нас, никто не плакал из-за нас. Даже мы сами себя презирали. В наших телах была комната допросов. Была шариковая ручка Monami черного цвета. Была обнажившаяся белая кость на пальце. Были знакомые звуки рыданий, настоятельных просьб и мольбы о пощаде. Как-то раз Ким Чинсу сказал мне:

– Были люди, которых я хотел убить во что бы то ни стало.

Его черные и глубокие глаза, еще не опьяневшие до конца, пристально смотрели на меня.

– У меня были мысли когда-нибудь, когда я буду умирать, обязательно забрать с собой этих людей.

Я молча налил водки в его стаканчик.

– Но сейчас у меня нет даже таких мыслей. Я устал.

Он снова обратился ко мне, назвав старшим братом. Глядя в стаканчик с прозрачной жидкостью, не поднимая головы, словно разговаривает со мной, сидящим на дне этого стаканчика, он сказал:

– Ведь мы взялись за оружие, так?

Я не кивнул, не ответил ему.

– Думали, оружие защитит нас.

Он едва улыбнулся стаканчику, словно уже привык задавать вопросы и сам на них отвечать.

– Однако мы не смогли даже выстрелить.

Одним сентябрьским вечером прошлого года я возвращался домой из таксомоторного парка после ночной смены. И неожиданно увидел его. Весь тот день моросил осенний дождь, и я шел под зонтом. Повернув за угол в темный переулок, я увидел поджидавшего меня Ким Чинсу в черной непромокаемой куртке, с капюшоном на голове. Помню, я так испугался и такая странная злость напала на меня, что захотелось размахнуться и ударить его по бледному, как у привидения, лицу. Или, скорее, хотелось прямо руками стереть это выражение с его лица.