Хан Ган - Человеческие поступки [litres]

Нет, в этом выражении не было враждебности.

Конечно, он выглядел измученным, но в этом не было ничего особенного. Все последние десять лет он почти всегда выглядел измученным. Изменилось выражение его лица, оно было не таким, как раньше. Что-то необъяснимо холодное, но не потерянность, не грусть и не досада, а что-то другое с трепетом сквозило под его длинными ресницами. Первым делом я привел его, не проронившего по дороге ни слова, в свою комнату.

– Что случилось? – спросил я, переодеваясь.

Он снял и бросил к своим ногам куртку и, оказавшись в тонкой футболке с короткими рукавами, сел на пол, скрестив ноги, и выпрямил спину. В этой позе десять лет назад нас заставляли сидеть в тюремной камере Военной академии, поэтому я снова почувствовал странную злость. Он смотрел на меня, сидя в той же позе, какую десять лет назад я видел перед собой каждый день. Те же самые изогнутые линии его тела, и тот же запах пота, и мрачное лицо, на котором смешались смирение, готовность повиноваться и опустошенность, все вместе вызывающие отвращение.

– Сегодня от тебя не пахнет водкой. И сколько тебе пришлось ждать? Под дождем.

– Вчера был суд.

Наконец Ким Чинсу заговорил, и я переспросил, не сразу поняв, о чем речь:

– Суд?

– Помнишь Ким Ёнчжэ? С кем мы были вместе в одной камере.

Я опустился на пол, глядя прямо на Чинсу. Словно подражая ему, некоторое время сидел, выпрямившись, но затем расслабился и прислонился к холодной стене.

– Я о мальчике, который оказался моим племянником по первому предку нашего рода.

– Да, помню.

Почему-то не хотелось дальше слушать о нем.

– В этот раз его отправили в психиатрическую больницу. Наверное, оттуда он уже никогда не выйдет.

Я встал и направился к холодильнику. Вынул бутылки сочжу, поставил на поднос, достал два стаканчика. Взялся за горлышко бутылки, чтобы открыть крышку, и почувствовал на ладони холодную влагу, собравшуюся на стеклянной поверхности.

– Сказали, он чуть не убил человека.

Разложил по тарелочкам жареные анчоусы и сою. Вдруг появилась мысль заморозить сочжу. Интересно, с каким настроением можно будет разгрызать кубики алкогольного льда?

– Из закусок ничего другого нет.

Не обращая внимания на меня, поставившего поднос у его ног, он стал говорить быстрее.

– Адвокат, назначенный ему государством, сказал, что Ёнчжэ за десять прошедших лет шесть раз резал себе вены на руках. Каждую ночь засыпал, выпив снотворное, разведенное в водке.

Я налил сочжу Ким Чинсу. Я думал выпить с ним по одному стаканчику, расстелить постель, лечь и попытаться уснуть. Я собирался сказать Ким Чинсу, чтобы он пил один, сколько сможет, а когда дождь прекратится, пусть отправляется домой. Меня не интересовало, как часто он встречался с Ёнчжэ, как тот жил все это время. Даже если он будет говорить, я не хотел ничего слышать.

Близилось время рассвета, но дождь все продолжал идти, за окном было темно, как вечером. В конце концов, я расстелил постель, лег и, не выказывая какого-либо недовольства, сказал:

– Ты тоже поспал бы немного. Кажется, совсем не смыкал глаз.

Он наполнил свой стаканчик и залпом выпил. Посмотрел, как я накрылся одеялом и повернулся к нему спиной. Он принялся медленно говорить что-то бессвязное в мою сторону, и рядом с моим ухом еще долго раздавалось его бормотание.

Выходит, мой дорогой старший брат, то, что называют душой, ничего из себя не представляет?

Или, может, это что-то наподобие стекла?

Стекло прозрачное и легко бьется. Такова его природа. Поэтому со стеклянным предметом нужно обращаться бережно. Ведь если на нем появится трещина или он разобьется, то все, пользоваться им нельзя, надо выбросить.

Раньше у нас было что-то хрупкое, как стекло, но оно не разбивалось. Мы верили, что оно прочное и прозрачное, поэтому даже не проверяли – стекло это или нет. И вот мы разбились, и тем самым показали, что у нас была душа. Доказали, что у нас есть душа, которая бьется, как стекло.

Это была последняя встреча с живым Ким Чинсу.

Сообщение о его смерти я услышал зимой того года. Я не знаю, как он жил эти три месяца. Однажды он позвонил мне в контору, но я не смог ответить, был занят, а когда освободился и перезвонил, он не взял трубку.

В ту осень необычно часто шли дожди, и стоило им прекратиться, всегда резко падала температура. Когда на рассвете, закончив работу, я возвращался домой и поворачивал за угол в переулок, шаги замедлялись сами по себе. И сейчас, когда его уже нет на этом свете, происходит то же самое. Поворачивая за угол того дома, особенно в дождь, я вспоминаю Ким Чинсу в черной куртке с капюшоном, стоящего в темноте, как привидение.

Его похороны прошли скромно. У его близких родственников были такие же, как у него, большие глаза и длинные ресницы. В них мелькал тот же блеск, что и в его опустошенных глазах, не позволяющий узнать, что скрывается внутри. Его старшая сестра, судя по ее лицу – очень красивая в молодости, без всякого выражения взяла мою руку и отпустила. Мне сказали, что не хватает людей, готовых нести гроб, поэтому я вызвался помочь, дошел вместе со всеми до крематория, посмотрел, как гроб входит в печь, а затем сразу ушел. Помню, что до центра не было никакого транспорта, поэтому мне пришлось около получаса идти пешком до перекрестка, где ходили автобусы.

Что касается предсмертной записки, то я ее не видел. Вместе с ней действительно находилась эта фотография?

О ней он ни разу не заговаривал со мной.

Даже если сказать, что мы были близки, то неизвестно, насколько близки. Мы поддерживали друг друга, но в то же время нам всегда хотелось размахнуться и ударить другого по лицу. Хотелось стереть из памяти. Хотелось навсегда избавиться.

Я должен объяснить, что это за фотография?

С чего начать, как я должен объяснить?

На ней запечатлены мертвые люди, их расстреляли, пол весь в крови. Наверное, это снял кто-то из иностранных журналистов, сумевших проникнуть во двор здания Управления провинции. Корейских репортеров туда бы не пустили.

Да, очевидно, что Ким Чинсу вырезал снимок из фотоальбома. Ведь тогда распространяли много разного рода фотоальбомов, вы должны помнить.

Вы считаете, я сейчас должен найти причину, заставившую его хранить эту фотографию до самого конца, и ответить, почему она находилась рядом с предсмертной запиской?

Я должен рассказать вам, профессор, об этих убитых детях, что лежат, как будто перед смертью их выстроили в ряд?

По какому праву вы требуете это от меня?

На востоке уже поднялось солнце, когда по приказу военных нас, лежавших лицом вниз в коридоре второго этажа, вывели во двор Управления провинции. Когда к нам подошел офицер, мы, выстроившись в шеренгу, стояли на коленях со связанными за спиной руками. Он был в возбужденном состоянии. Ногой в армейском ботинке он давил на спину каждого из нас так, чтобы мы утыкались головой в землю, и сыпал бранными словами.