Хан Ган - Человеческие поступки [litres]

Десять лет ты работала в системе, имевшей дело с опасными материалами, медленно убивающими человека. Радиоактивные элементы с длинным периодом полураспада. Пищевые добавки – уже запрещенные, но еще применяющиеся, или те, что в будущем должны быть запрещены. Вызывающие рак и лейкемию токсичные вещества в промышленности, пестициды и химические удобрения в сельском хозяйстве. Проекты гражданского строительства, разрушающие экосистему.

Очевидно, мир, представленный в аудиокассетах Юна, совсем другой.

Твое воображение рисует лицо Юна, которого ты никогда не видела. А вот его офис, широкий стол, на нем кассеты, сложенные в ряд. На бирке каждой из них небрежным почерком написаны дата и имя. Ты представляешь узкую блестящую коричневую ленту, по всей длине которой запечатлены человеческие голоса, повествующие о быстрой смерти: мире оружий, штыков и дубинок, пота, крови и мяса, мокрых полотенец, шил и железных труб.

Ты кладешь диктофон на стол. Наклоняешься, чтобы открыть дверцу шкафа. Достаешь диссертацию Юна и находишь страницу, с которой начинаются признания свидетелей.

Они приказали нам опустить головы, поэтому никто не мог знать, куда нас везут.

Перед каким-то зданием на тихом холме нас стащили с грузовика. Стали бить, как в армии, когда бывает, старшие избивают младших, издеваясь над ними. Они пинали нас, крыли матом, приклады их карабинов летали по нашим головам и телам. Один полный мужчина лет пятидесяти, в белой рубашке и широких костюмных брюках, не выдержав побоев, закричал:

– Лучше убейте!

Они тут же окружили его. И принялись молотить дубинками, как будто на самом деле собрались убить. Оцепенев, мы смотрели на этого мужчину, смотрели, как он в один момент свалился без сил и перестал шевелиться. Они набрали в ведро воды, вылили на окровавленное лицо и сфотографировали. Глаза мужчины были наполовину открыты. С чистого подбородка и щек стекала вода розового цвета.

Вот так они расправлялись с нами все три дня, что держали нас в этом здании, похожем на обычный актовый зал. Днем они подавляли протесты на улицах, а вечером приходили к нам, всегда пьяные, и тем, кто попадался им на глаза во время избиений, было несдобровать. Когда жертва от ударов теряла сознание, они пинками отбрасывали ее в угол, как мяч, хватали за волосы и разбивали затылок об стену. Когда человек испускал дух, они выливали воду на лицо, фотографировали и уносили куда-то на носилках.

Я молился каждый день. Никогда не ходивший ни в буддийский храм, ни в христианскую церковь, я молился, умолял всевышние силы только об одном: вызволить меня из этого ада. К великому удивлению, моя молитва была услышана. Неожиданно из двухсот с лишним заточенных там людей около половины, включая меня, оказались на свободе. Спустя время я узнал, что с образованием гражданского ополчения военные, применив тактику отступления, решили избавиться от большого количества людей, мешающих передвигаться, отобрали наугад часть из них и отпустили.

Нас снова посадили в грузовик, и, пока мы спускались с холма, никто не мог поднять голову. То ли тогда я был еще молодым, не знаю, но мне очень хотелось узнать, просто безумно хотелось узнать, где мы находимся, и я незаметно приподнял голову. Мы ехали, стоя на коленях, мое место было как раз последним в ряду, что и позволило краем глаза видеть то, что проносилось мимо.

О, мне и во сне не могло бы присниться, что это место – университет.

На холме за стадионом, куда мы с друзьями по выходным ходили играть в футбол, не так давно построили здание с лекционный залом, и именно там я томился три дня. На оккупированной военными территории университета не было видно ни души. Грузовик мчался по широкой и тихой, как кладбище, дороге, как вдруг в поле моего зрения попали две студентки. Они лежали на газоне и как будто спали. Девушки были в джинсах, а на груди виднелся желтый плакат, словно наброшенный на них. «Долой военное положение!» – было крупно выведено на нем ярким маркером.

Я не знаю, почему лица этих девушек, промелькнувших за несколько секунд, так четко запечатлелись в моей памяти.

Эти лица видятся мне каждый раз в те мгновенья, когда я засыпаю и когда только просыпаюсь. Они отчетливо возникают перед глазами, словно я вижу их прямо сейчас: девушки ровно лежат на газоне, бледная кожа, сжатые губы, плакат на груди. Они возникают вместе с лицом мужчины, у которого наполовину открыты глаза, а с подбородка и щек стекает вода розового цвета… Вырезать эти картины уже невозможно, они навсегда запечатлелись под моими веками.

Сцены, которые видишь во сне ты, отличаются от тех, что видит этот свидетель.

Если говорить о трупах, наводящих ужас, то в свое время ты сталкивалась с ними намного чаще, чем кто-либо другой, однако сны, от которых стынет кровь, за прошлые десять с лишним лет ты видела всего раза три-четыре. Но зато эти ужасные видения очень холодные или очень тихие. Без следа высыхает кровь, кости превращаются в прах, а затем возникает какое-то незнакомое место. Это пространство на удивление похоже на картину, которую ты увидела совсем недавно, когда прислонилась лбом к оконному стеклу.

За пределами колпака уличного фонаря кромешная тьма, а под ним струится свет, мягкий и белый, как ртуть. Под этим фонарем ты стоишь одна. Ты чувствуешь себя в безопасности только в кругу света. Сделай хоть шаг в сторону, и кто знает, что там поджидает тебя в темноте. Но тебе все равно, ведь ты застыла на месте. Ведь ты не покинешь это освещенное место. Ты ждешь в холодном напряжении. Ждешь, когда взойдет солнце и за пределами светлого круга растворится темнота. Нельзя даже нечаянно покачнуться. Нельзя ни переступить с ноги на ногу, ни шагнуть назад.

После этого сна ты открываешь глаза, еще пребывая в напряжении, а за окном темно. Ты поднимаешься с кровати и включаешь ночник у изголовья. В этом году тебе исполнилось сорок два, но за всю взрослую жизнь у тебя был только один короткий период, продлившийся менее года, когда ты жила с мужчиной. Ты ни с кем не можешь жить, ты всегда одна, поэтому решительно, не боясь никого разбудить, идешь в сторону двери и включаешь флуоресцентную лампу. И в туалете, и на кухне, и даже в прихожей – везде зажигаешь свет, а затем дрожащей рукой набираешь в стеклянный стакан холодную воду и пьешь.

Ты встаешь со стула, услышав, что кто-то проворачивает ручку входной двери. Наклоняешься, кладешь диссертацию в шкаф и громко спрашиваешь:

– Кто там?

Ты заперла дверь.

– Это Пак Ёнхо.

Ты идешь к прихожей. Дверь открывается, и вы оба дружно, как в хоре, восклицаете:

– Что за работа в такое время?

И вместе смеетесь.