Хан Ган - Человеческие поступки [litres]

– Твою мать! Да я побывал на Вьетнамской войне, чтоб вы знали, сучье отродье! Этих вьетконговцев, что я прикончил собственными руками, наберется больше тридцати штук, чтоб вы знали, грязные красноперые щенки!

Ким Чинсу находился рядом со мной. Когда нога офицера уперлась ему в спину, он лбом наткнулся на острый гравий, потекла струйка крови.

И в этот момент пятеро мальчиков с поднятыми руками стали спускаться со второго этажа. Это были четыре старшеклассника и тот мальчик из средней школы, споривший у дивана с Ким Чинсу. Я приказал им спрятаться в шкафах в малом зале заседаний, когда солдаты правительственных войск начали беспорядочно стрелять из пулеметов и разрывы снарядов ярко, как днем, освещали все вокруг. Выстрелы прекратились, и эти мальчишки, бросив оружие, пошли вниз сдаваться, как велели старшие товарищи.

– Ты только посмотри на них, на это сучье отродье! – громко воскликнул все еще возбужденный офицер, топча спину Ким Чинсу. – Твою мать, красноперые сволочи! Надумали сдаться! Не хотите подыхать?

По-прежнему держа ногу на спине Ким Чинсу, он направил свою автоматическую винтовку на детей и, ни секунды не колеблясь, открыл огонь. Я невольно поднял голову и посмотрел на его лицо.

– Твою мать! Ну прям как в кино! – сказал он, повернувшись к своим подчиненным, демонстрируя ровный ряд зубов.

Теперь вам понятно, профессор? Понятно, почему на фотографии эти дети лежат ровно в ряд? Это не потому, что их так положили. Они шли так. Шли, подняв руки, соблюдая строй, как мы велели.

Какие-то воспоминания остаются в памяти незаживающей раной. Время проходит, но эти воспоминания не тускнеют, а наоборот – только они и остаются, а все остальные постепенно стираются. Мир тускнеет, как сгорают один за другим цветные электрические лампочки. Я знаю, что я не безопасный для общества человек.

А теперь я хочу спросить вас, профессор.

Скажите, является ли человек по сути своей жестоким существом? Это правда, что мы опираемся на общий опыт человечества, который весь пронизан жестокостью? Если жить в заблуждении, думая, что тебя считают достойным человеком, можем ли мы когда-нибудь превратиться в ничего не значащее существо, в червяка, в животное, в кусок гнилого мяса? Потерять жизнь, подвергаться оскорблениям, испытывать унижения – разве в этом заключено главное предназначение человека, доказанное ходом истории?

Однажды мне довелось случайно встретиться с военным, который служил в десантных войсках и был направлен в Пусан, когда там случилось восстание. Услышав историю моей жизни, он откровенно поведал мне свою. Так вот, от него я узнал, что в то время был приказ свыше как можно более жестко подавлять протестные выступления граждан. Тем солдатам, кто действовал особенно жестоко, командование выплатило несколько сотен тысяч вон в качестве премии. Об этом ему рассказал один из сослуживцев. «В чем проблема? Дают деньги и велят бить, так почему не бить?»

Слышал я и об одном корейском взводе, направленном на войну во Вьетнам. Они загнали в сельский клуб женщин, детей, стариков и всех сожгли заживо. После таких действий на войне кто-то из них получил награды, а кто-то, помня о своих «подвигах», пришел убивать нас. Словно в их генах запечатлелся один и тот же код, они с одинаковой жестокостью орудовали на острове Чечжудо, в Квандоне, в Нанджине, в Боснии, во всем Новом Свете.

Я не забыл, что все люди, с кем я встречаюсь каждый день – человеческие существа. И вы, профессор, слушающий меня сейчас, тоже человек. И я тоже человек.

Каждый день я внимательно смотрю на шрамы на своей руке. Присматриваюсь к тому месту, где когда-то проглядывала кость, где рана каждый день выделяла липкий гной, становилась глубже и продолжала гнить. Каждый раз, случайно наткнувшись взглядом на обычную черную ручку Monami, я жду, затаив дыхание. Жду, когда время смоет меня, как грязь. Жду, когда память о грязной смерти, давящая на меня и днем и ночью, полностью отпустит меня, встретившего настоящую смерть.

Я сейчас борюсь. Каждый день борюсь с самим собой. Борюсь со своим стыдом; он еще сохранился, он до сих пор еще существует. Борюсь с данностью, что я человек. Борюсь с мыслью о том, что только смерть является единственным способом, отрывающим тебя от этой данности и дающим тебе свободу. Профессор, и какой же ответ вы можете мне дать, если вы такое же человеческое существо, что и я?

Она сказала, что луна – это зрачок ночи.

Ты услышала об этом в шестнадцать лет. Весенним воскресным вечером. Сонхи, собравшая девушек в своей комнатке-пристройке на плоской крыше дома, закрыла собрание ячейки Союза рабочих, и они все вышли на воздух. Девушки постелили газеты и, усевшись кружком, стали есть персики, срезая с них шершавую кожуру. Девятнадцатилетняя Сонхи, организатор группы, любила читать стихи. Посмотрев на луну, она сказала: « И в самом деле похоже, да? Поэт написал, что луна – это зрачок ночи ». Ты была младшей в группе, и почему-то слова поэта испугали тебя. Этот холодный и белый, как кусок льда, зрачок висел посреди темного неба и молча взирал на вас свысока. « Как-то страшно мне стало от такой луны, онни », – призналась ты Сонхи, которую называла « онни» как старшую сестру. Все дружно рассмеялись. « Надо же! Впервые вижу такую трусиху, как ты! – сказал кто-то и вложил тебе в рот кусок персика – Ну как можно бояться луны? »

Ты достаешь сигареты, закуриваешь, после первой затяжки медленно поворачиваешь затвердевшую шею и расслабляешься.

Здесь, на втором этаже, в офисе площадью более шестидесяти метров, ты сейчас одна. Окна все закрыты. Ты сидишь перед компьютером, терпя жару и влажную духоту августовского вечера. Только что уничтожив два письма-спама, ты не торопишься открывать папку с новыми письмами.

Твои волосы коротко острижены. На тебе джинсы и синие кроссовки, а рукава рубашки длинны настолько, что позволяют закрыть локти. Сверху на спине, где рубашка промокла от пота, светло-серая ткань кажется чернильного цвета. В общем, фигура у тебя субтильная, ключицы худые, шея тонкая, и, несмотря на универсальную одежду, ты производишь впечатление хрупкой женщины.

Капля пота, увлажнившая волосы за ухом, скатывается по худому подбородку и падает на воротник рубашки. Пальцами, сжатыми в кулак, ты вытираешь пот, выступивший в ложбинке над верхней губой, и открываешь письмо. Ты дважды медленно перечитываешь его содержание. Двигая мышкой, закрываешь окно интернета и выключаешь компьютер. До тех пор, пока голубой монитор не становится темным, ты снова и снова вдыхаешь и выдыхаешь сигаретный дым.