Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

Когда он проходил по коридору мимо Иды Приммер, сидевшей за столиком дежурной медсестры, она сказала: «Я очень рада, что сегодня миссис Монфорд чувствует себя лучше». Он ответил: «Да, ей сейчас хорошо», — и спустился на лифте на первый этаж.

Раскинулись под теплыми лучами заходящего солнца огромные вязы. Уже целую неделю съезжались в Ист-Нортон первые отдыхающие. Одетые в бермуды и яркие рубашки, они со смехом толкались на тротуаре. Он их не замечал. Он думал, что вот, когда Джулия умерла, позвонил мистер Худ из похоронного бюро и спросил, на какую сторону она зачесывала волосы, а он не помнил. Мистер Худ попросил принести ее любимое платье, а ведь она всегда предпочитала рубашку и брюки. Нет, это не пойдет, сказали ему. А Мар совсем не носила пробора. Это он знал точно. Но любимое-то платье у нее должно быть… Только бы вспомнить.

Он налетел на встречного прохожего. «Куда тебя несет?»

— Домой. Я иду домой… — Он возвращался домой с похорон Джулии и всю дорогу обдумывал, как расскажет ей, кто там был, что говорили люди и что чувствовал он сам. Однако Джулии дома не оказалось, и это удивило его. Он на всякий случай трижды позвал ее по имени. Эхо разнеслось по пустым комнатам, и до него, наконец, дошло, что Джулия оставила его навсегда.

Солнце слепило ему глаза. Он подумал, что Мар умерла и дома его никто не ждет. Можно, конечно, пойти в «Линкольн» и напиться. Можно вывести в море «Джулию». Но назавтра он все равно протрезвеет. А яхта вернется к причалу. И он продолжал идти навстречу слепящему солнцу. Споткнувшись, прислонился к фонарному столбу у магазина Кастнера. Старый мистер Кастнер выглянул из-за выставленных в витрине рулонов яркой материи. Мимо прошла компания отдыхающих. Захихикал над ухом женский голос: «Боже, да он пьян в стельку».

Нет, он не был пьян. Выпрямившись, Гай увидел золотой крест на колокольне церкви Святого Иосифа. Он горел как солнце, проникал в мозг и притягивал к себе с такой силой, что Гай вдруг побежал. Спотыкаясь и падая, он бежал по залитым светом предзакатного солнца улицам все быстрее и быстрее, мимо супермаркета и винного магазина, черных пушечных ядер и удивленных прохожих, бежал, как слепой, к сияющему золотому кресту, пока, наконец, в полном изнеможении, не уперся в чугунные ворота церкви Святого Иосифа. Ухватившись за металлические прутья и тяжело дыша, он смотрел, как быстро садится солнце и наступают сумерки.

— О Боже… О Боже милостивый! — Гай толкнул ворота, и они со скрипом распахнулись. Тяжело волоча ноги, он поднялся по ступенькам и открыл тугую дубовую дверь. Потом двинулся к алтарю и большому распятию, тускло блестевшему в неясном свете, который пробивался через оконные витражи. Он встал на колени, изо всех сил стараясь вспомнить нужные слова, давно позабытый им ритуал. Но все попытки были тщетны, и он сказал первое, что пришло ему в голову: «Боже… Почему?… Почему Ты позволил ей умереть?… Почему?… Почему? Ведь я так сильно ее любил. Так сильно… О Боже, я любил ее… я любил ее… я любил ее…»

С минуту он беззвучно рыдал, закрыв лицо дрожащими руками. Потом очень медленно поднял голову и снова посмотрел на распятие, и вдруг ему все стало ясно, и он сказал: «Да, ребенок… ребенок… Ребенок был вначале, и теперь, в конце, снова ребенок… Грехи отцов, грехи матерей… Я все понял… Я понял и обещаю Тебе, клянусь Тебе… Если Ты сохранишь ему жизнь… Если не обойдешь его своей милостью… Клянусь, что грехи никогда не коснутся его чистой души… Я клянусь, клянусь, если он останется жив и если Ты не покинешь меня, Боже… Пойми меня… Было время, когда я молил о смерти, но теперь я молюсь за жизнь… Пойми меня и прости мне мои прегрешения, и помоги мне, Господи…» Поток покаянных слов, казалось, никогда не иссякнет, но вот, наконец, Гай опустошенно замолчал, поднялся с колен, механически повернулся и невидящим взглядом посмотрел на седого старика в черной рясе, опирающегося на изогнутую трость.

— Отец Серрано, — сказал Гай. — Святой отец… Я вовсе не Бог.

— Но сотворен по Его образу и подобию, — ответил старик и коснулся его руки.

Стемнело. Тоскливо скулил Цезарь. Фрэн включила на кухне свет и налила в собачью миску мясного супа. Она выглянула в заднюю дверь, потом вернулась в гостиную, села и стала ждать, слушая, как глухо шмякаются о сетку майские жуки. Прогудела в темноте машина, засмеялся ребенок, закричали над заливом чайки. Наконец, послышались шаги, дверь открылась и вошел Гай.

Он выглядел усталым, но каким-то странно успокоенным и, казалось, вовсе не удивился ее необычному визиту. Она сказала:

— Гай… Садись, Гай.

Он опустился на диван, глядя прямо перед собой.

— Дверь была незаперта, и я вошла.

Он кивнул.

— Я насчет ребенка, Гай. Насчет Лэрри. Он будет жить… Я знаю это наверняка… Шестое чувство. И когда его выпишут из больницы, о нем кто-то должен позаботиться.

— Я уезжаю, — сказал он. — Навсегда.

— Нет.

— Люди никогда не простят меня.

— Простят. Не забудут, но простят. — Она села рядом с ним и сказала: — Послушай, Гай… Я хочу жить здесь и ухаживать за Лэрри… Я буду ему нянькой. — Он покачал головой. Она сжала его руки и продолжала: — Послушай и, пожалуйста, постарайся понять… Да, я люблю тебя… Всегда любила и буду любить… Но я понимаю, каково тебе сейчас. Я знаю, как любил и что потерял ты… Поэтому я обещаю не лезть к тебе со своей любовью, не мучить тебя и не стоять у тебя на дороге. Но тебе тоже кто-то нужен, Гай… Как и Лэрри…

Он не ответил. Она тронула его за руку и сказала:

— Он будет жить, Гай, посмотришь… И неужели ты не понимаешь, что, кроме нас, у него никого не осталось… и я так люблю вас обоих, что мне иногда кажется — это и мое дитя тоже.

Он продолжал молчать. В дверь постучали. Поколебавшись, она встала и пошла открывать. За порогом стоял Шеффер-пьяница. Он был одет в свой потертый старомодный костюм, как всегда безукоризненно чистый: гетры, высокий жесткий воротник и свободно завязанный галстук с большой булавкой. Гладко выбрит, тщательно причесан, почти трезв и чем-то явно напуган.

— В чем дело, мистер Шеффер? — Не отвечая, старик прошел мимо нее в комнату. Он посмотрел на Гая, и тот, взглянув на морщинистое подергивающееся лицо, нерешительно поднялся. Старик шел к нему, бормоча хриплым пропитым голосом:

— Мне очень жаль… Я все понимаю… Не знаю, имеет ли это для тебя какое-нибудь значение, но я на твоей стороне, и ты можешь рассчитывать на меня… — Он хотел еще что-то сказать, но вдруг осекся.

Гай сказал:

— Спасибо… Если бы вы знали… Спасибо.

Неожиданно старик заплакал. Потом, взяв себя в руки, неловко усмехнулся:

— Надо бы выпить… Весь день во рту не было ни капли… Ни капли, и сейчас, ей-богу, грех не промочить горло. — Он засмеялся, а глаза его были мокры от слез. Тронув Гая за рукав, он нетвердой походкой вышел из комнаты и исчез в темноте.