Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

Он сел в машину и поехал. «Ты мне не нужна, — сказал он в ветровое стекло. — Ты не нужна мне, Фрэн Уолкер».

Три дня назад он отправился развлечься с Бетси из гостиницы «Линкольн». Они выпили немного в придорожной закусочной Харпсуэлла, а потом Бетси пригласила его к себе — в маленькую комнатушку рядом с гостиничной кухней. Бетси была несколько худосочной, но, впрочем, вполне привлекательной тридцатипятилетней женщиной. И он мог бы поклясться, что она желала его. Но ничего не получилось.

— В чем дело? — спросила она. — На тебя спиртное, что ли, так действует?

— Нет, не в этом дело.

— Может, ты гомик?

— Нет… Нет…

— Тогда в чем, черт побери, дело?

Он так и не смог ей ничего объяснить, как не смог ничего объяснить и тем проституткам на Гавайях во время войны. Бетси, как и они, просто лежала и ждала, а он не мог заставить себя овладеть женщиной, даже когда она хотела его. Раньше он думал, что на первых порах с этим типом женщин ему будет легче всего, а со временем он обязательно встретит хорошую верную девушку. Но он ошибался. Когда он должен был начинать первым, его немедленно охватывало чувство вины. То самое чувство, которое он испытывал в юности, когда писал записки, запечатывал их воском и прятал по всем углам. И только с Фрэн все было иначе, потому что она каким-то образом брала эту вину на себя…

«Иди к черту! Ты мне не нужна, Фрэн Уолкер. Ты мне не нужна!»

На улицах было тихо и почти безлюдно. Тающий снег прихватило морозцем, и на обочине образовалась наледь. Он ехал медленно, не выбирая дороги, словно искал что-то, а может, кого-то, пока не оказался на окраине города у католического кладбища. Берт притормозил и окинул взглядом ряды памятников. Одни из них были старые, потемневшие, двухсотлетней давности или даже более древние, другие же совсем новые, белые, выглядевшие вполне респектабельно. «Боже, как ужасно быть захороненным здесь. На этом паршивом кладбище, в этом дрянном городишке». Он поехал дальше, но вдруг заметил Шеффера-пьяницу, лежащего на глыбе перед надгробием.

Берт остановил машину, вышел из нее и направился к Шефферу, обходя закоченевшие черные деревья. Он крикнул: «Шеффер!.. Ты жив, Шеффер?…»

Шеффер-пьяница попытался встать на ноги, но не смог, споткнулся, выкрикнул что-то и снова упал на увядший венок.

— Шеффер! — Берт, наконец, подошел и увидел, что Шеффер пьян в стельку. Старик пытался проползти по могиле и дотронуться до надгробия. Он все время повторял: «Послушай… послушай… Не проклинай меня… не я один виноват… прошу тебя, послушай… послушай».

Шеффер сопротивлялся, когда Берт поднимал его. У него был воспаленный, блуждающий взгляд. Давно нестриженные волосы падали на лицо. Изношенная, когда-то щегольская одежда была мокрой и грязной. «Послушай… Послушай».

— Ну, давай, — сказал Берт. — Пойдем, Шеффер, пойдем. — Он положил его руку себе на плечо и повел к машине. Проходя мимо надгробия, прочитал: «Пол Монфорд… Дорогому доктору… 1881–1929». Рядом лежал точно такой же камень: «Эстер Монфорд… 1894–1943».

Комната Шеффера над бакалейной лавкой была грязной, заставленной пустыми бутылками и немытой посудой. Постель не убрана, простыни серые и изорванные. И только его скудный, вышедший из моды гардероб, был чистым и аккуратно висел на крючке.

Берт раньше никогда сюда не заглядывал, да и впредь не собирался. Он слышал, что когда-то Шеффер был остроумным, обаятельным и красивым мужчиной. В это и теперь еще можно было поверить, несмотря на его красные глаза, обрюзгшую кожу и спотыкающуюся речь. Берта затошнило, когда он укладывал его в постель и накрывал одеялом.

— Спи, — сказал он. — Проспись хорошенько, Шеффер. — А потом, охваченный неожиданной жалостью к старику, добавил: — Стюарт… Поспи, Стюарт.

— Выпей, — пробормотал Шеффер.

— Спасибо, не хочется.

— Послушай… Послушай… — Шеффер продолжал бормотать, но Берта уже не было в комнате, он спускался по лестнице, чтобы побыстрее выйти на свежий воздух. Он чувствовал себя подавленным. Что, черт побери, со стариком, что это он спьяну распускал нюни на могилах доктора Монфорда и его жены? Это родители Гая. Да ведь они сто лет, как умерли. Непонятно, в чем тут дело.

Было пять часов. Он подъехал к ресторану Пата, прошел в бар и взял себе пива. Пат предложил ему виски, но он, подумав о Шеффере, отказался. Пришел Ларсон. Он сказал, что один подросток в португальском районе пырнул ножом своего собственного брата.

— Из-за девчонки, — пояснил он. — Ревность. Эта старая, как мир, ревность. Пришлось запереть его. Что делать дальше — не знаю, обвинения-то не будет… — Он пожал плечами и принялся за пиво.

«Эта старая, как мир, ревность». Фраза застряла у него в мозгу. В шесть часов он уже только о ней и думал. В шесть тридцать он съел жареных моллюсков в винном соусе, с жирными потрошками по-французски, вялыми листиками салата и раскисшим ломтиком помидора, и посетовал на то, что здесь с каждым разом кормят все хуже. Он приходил сюда дважды в день, а теперь официально заявляет, что, начиная с завтрашнего дня, будет питаться в гостинице «Линкольн».

— Денег не хватит, — сказал Пат.

— Вздор! — ответил Берт. «Эта старая, как мир, ревность».

Рядом с ним сел Чет Белкнап и забормотал что-то насчет двери своей станции. Надо бы сменить петли, поставить новый замок. А то дети безобразничают. Сломали дверь, и в ангаре всю ночь гулял ветер.

— Поймай ты мне этих чертенят, — сказал он Ларсону Уитту.

— Это ведь твоя станция.

— Шериф ты или нет?

— Ладно, я займусь этим, — сказал Ларсон.

«Эта старая, как мир, ревность». Берт выпил еще одну кружку пива, потом подошел к настенному телефону и позвонил Фрэн. Ответила Ида Приммер. Она сказала, что Фрэн принимает душ.

— Скажи ей, что я хочу с ней поговорить.

— Она в душе.

— Да хоть в сортире!

Ида негодующе ахнула и попросила минутку подождать. Потом он услышал голос Фрэн, тихий и успокаивающий:

— Прости, Берт, прости меня, пожалуйста, но сегодня я не смогу, встретимся на следующей неделе, как обычно. Обещаю тебе. На следующей неделе.

— А почему не сегодня?

— Прошу тебя, Берт…

— Я хочу знать, почему не сегодня.

В голосе Фрэн послышались слезы.

— На следующей неделе, Берт… Обещаю… На следующей неделе… — В трубке щелкнуло.

Берт взял еще две кружки пива. Он не был пьян, но все в нем клокотало от бешенства, он, как сумасшедший, ревновал Фрэн. Гай Монфорд. Уж такой всегда приятный, ну прямо любимец публики. Все обожают старину Гая Монфорда. Отличный парень… хороший человек. Гай… может быть, спит с Фрэн, а то и вообще с каждой второй медсестрой в больнице. Он не обвинял его, просто тайно завидовал. Но Фрэн принадлежала ему, Берту…