Вальдемар Лысяк - MW-02-03

Но возвратимся в 1808 год и в Испанию, которую - как определил Мюрат "мамелюки отдали в руки Наполеону". После подавления бунта 2 мая наступили ровно три недели спокойствия. Большая часть испанцев тогда еще дарила французов симпатией. Вступающие на полуостров наполеоновские корпуса население при­ветствовало триумфальными арками, вином, песнями и цветами. Мятеж в столице подняли - как мы помним - чернь и крестьяне, подзуживаемые монахами, что боялись Бонапарте как черт ладана, зная, что он заядлый враг Священной Инквизиции. Три недели спокойствия, открытия и изучения Испании.

Это была Испания во всем богатстве своих традиций, как хороших, так и плохих. Инквизиция действо­вала на все сто, будто в старые добрые времена отца Торквемады. Коррида праздновала неизменные триумфы, что вовсе не означало, будто всегда торжествовали тореадоры - как раз в период пребывания французов в Мад­риде бык продырявил живот и отнял жизнь у самого знаменитого маэстро торреро, любимца всей Испании, Педро Иллоса. И как всегда, на первом плане была любовь, днем и ночью, пока война не спихнула ее на второй план.Двери от комнат испанских сеньорит прекрасно запирались на засовы, тем не менее, французские и польские офицеры быстро выучили старинную испанскую поговорку: " Senor, dadiva branta prena, y entra sin barrena " (Сеньор, только выложите денежки, и перед вами откроются все запоры"). Впоследствии они узнали прелестный куплетик из песни, которую пели испанские девушки:

"Si madre lo sabe "Если бы мать знала,

Habra casas buenas То была бы права,

Clavara ventanas Забив гвоздями ставни

Cerrara las puentas." Закрыв наглухо двери".

В результате, они не жаловались на скуку в жаркие иберийские ночи, что вовсе не меняет факта, что так и не смогли до конца понять сложность дамско-кавалерских отношений в этой стране. Наибольшее оше­ломление и вполне понятную зависть будила санкционированный традицией, основанный на полигамии мав­ров институт "барраганы", то есть официальной наложницы, второй, неформальной супруги испанца, с кото­рой была согласна и первая. В свою очередь, испанские мужья соглашались и с таким же традиционным обы­чаем "кортехо", платонического рыцаря-любовника супруги, более того, они часто мирили свою половину и "кортехо", искренне желая, чтобы в случае, если жена станет вдовой, не женилась ни на ком кроме "кортехо". Французы и поляки даже и не пытались понять этого, зато испанцам казалось, что они понимают все и вся, свидетельством чему является их мнение о европейских народах, родившееся именно в те времена:

"Четыре англичанина - это четыре чудака и пьянчуги.

Четыре француза - это четыре пересмешника и ворюги.

Четыре итальянца - просто четыре бандита.

Четыре немца - очень хорошие люди.

Четыре поляка - четыре обжоры и пропойцы.

Четыре голландца - обычных четыре купца.

Четверо русских - просто четыре раба.

Четверо турок - да это четыре собаки.

Четыре испанца - четыре идальго, благородные в драке!"

У "благородных идальго" имелась прекрасная черта - они не любили напиваться (в Испании тогда го­ворили, что вор лучше пьяницы, ибо от вора еще можно устеречься), но весьма скоро французы заметили, что в этой стране весьма модно упиваться кровью и мучениями жертв, причем не только во время корриды. Это они заметили ровно через три недели после мадридских событий. 24 мая 1808 года каменистая, мрачная и неуро­жайная Астурия объявила французам тотальную войну. Это был первый, но не последний, организационный успех монахов и лондонских агентов. К Астурии очень быстро присоединились Галисия, Эстремадура, Старая Кастилия, Валенсия, Андалузия, Мурсия, Арагон и другие провинции. Лафа кончилась.Процесс нарастания бунта стал цепной реакцией, тщательно "запрограммированной" и самым точным образом реализованной. Ведь поначалу не было и речи о всенародном восстании - против французов выступили верные Бурбонам и оплачи­ваемые Лондоном окружные хунты, располагающие регулярными войсками, а также банды опытных, тоже подкормленных британским золотом, разбойников, горных "Довбушей", которые перед тем заливали сала за шкуру собственным землякfм. Именно эти разбойники и сыграли решающую роль - роль запала. Они перехва­тили несколько французских курьеров, несколько небольших патрулей и некоторое число офицеров, стоящих на квартирах в деревнях и местечках, после чего замучили их самым ужаснейшим образом, бросая в кипящее масло, сажая на кол, распиливая живьем, привязывая за руки и ноги к столбам над кострами, разрывая меж со­гнутыми деревьями и т.д. После этого изувеченные трупы и человечье "жаркое" были подброшены на дороги и поблизости от селений. Увидав своих мертвых, французы чуть не задохнулись от ярости и в качестве мести упомянутые селения спалили, после чего начали вешать и расстреливать каждого испанца, схваченного с ору­жием в руках. Видя, что процесс пошел, партизаны-"герильяс" усилили террор, в том числе перебили всех больных французов в госпитале города Масанерес, разрезая их на куски ножницами; схваченного генерала Рене убили только через два дня упорных трудов (выцарапали глаза, вырвали язык, обрезали уши, а потом распи­лили меж досками), одного драгунского полковника бросили живьем в печь и т.д. и т.п. Французы, ежедневно находя трепещущие тела своих товарищей, отреагировали на подобную жестокость усилением репрессий, чего вполне хватило, чтобы испанский народ схватился за оружие, тем более, что предупредительные церковники за ранее сложили новый катехизис, начинающийся с вопроса: "Является ли грехом убийство француза?" Ответ был следующий: "Нет, это доброе дело".

Поляки, которым пришлось сражаться во французских войсках, поначалу сочувствовали испанскому народу и признавали его правоту (некоторые, как, например, капитан Выгановский или полковник Феликс По­тоцкий, даже демонстративно подали в отставку). Но, увидав жестокости, совершаемые испанцами в этой войне (как писал улан Каэтан Войцеховский, испанские дневники которого я подготовил к печати: "Нет таковых издевательств или пыток, которых бы не применили испанцы к французским пленным... Обрезали уши, носы, выкалывали глаза, выпускали внутренности и вытягивали жилы."), солдат дичал и, уже перестав размышлять, платил тем же самым. Войцеховский хладнокровно описывает, как после того, как испанцы захватили два с лишним десятка раненых и больных поляков, обмотали их смоченными в масле тряпками и соломе и сожгли их живьем - наши пикинеры из мести сожгли деревню, в которой все это произошло. К счастью, в большинстве своем, поляки хорошо понимали, что происходит за кулисами событий ("Испанская война раздувается Анг­лией, которая везде желала творить врагов Наполеону", - писал тот же Войцеховский).Британские войска, которые пришли на помощь испанцам, позволили последним достичь серьезных успехов на поле битвы. После капитуляции французского корпуса Дюпона под Байлен (в июле), капитуляции почетной, которую "кабальеро" тут же и нарушили, помещая военнопленных на понтонах Кадикса и островке Кабрера в настолько ужасающих условиях, что большинство не пережило даже и года - Наполеон понял, что прекрасная Испания, которую ма­мелюки "отдали ему прямо в руки", начинает из тех же рук ускользать. Тогда он ре шил посетить ее лично и забрал с собою свой второй чужеземный кастет. Всадники с Нила были кастетом репрессивным. Теперь же ему понадобился кастет для защиты - взбаламошные дворянчики с Вислы. Он как бы предчувствовал, что сделают испанцы...