Валерий Гужва - Призрак Шекспира

Событие, что ни говори, было экстраординарное. Петриченко только раз, и то давно, выезжал за границу на гастроли, тогда с паспортами и валютой ломали головы другие, а теперь ему пришлось самостоятельно пройти Крым и Рим чиновничьих дипломатических шлюзов, чтобы наконец получить паспорта, визы и билеты на самолет Киев — Лондон.

В Лондоне супругов встретили представитель Шекспировского общества и молодой клерк из нашего посольства, владеющий английским значительно лучше, чем украинским.

Два дня в Лондоне и два дня в Стрэтфорде прошли со скоростью короткого дневного сна, когда за полтора часа человеку может привидеться сногсшибательный калейдоскоп событий — то прозрачных и вполне объяснимых, то фантасмагорических, загадочных, отнюдь не связанных с реальностью.

Английский провинциальный городок, в пять раз меньше, чем тот, где они с Тамарой жили и работали, возможно, и не произвел бы на них особого впечатления, если бы не дом и убогая комната в нем, где родился Шекспир, если бы не церковь Святой Троицы, место его пожизненного покоя, раскрашенное надгробие с памятником, над которым скульптор уложил череп и двух ангелочков, Шекспировский театр-музей, перед которым благодарные сограждане построили памятник земляку спустя многие века после его смерти.

Если бы не вконец навязчивый переводчик, Александр Иванович мог бы считать эту поездку подарком судьбы. Тамара тоже не могла скрыть приподнятого настроения.

Английские коллеги приглашали театр на Шекспировский фестиваль — полное обеспечение, кроме билетов на берега туманного Альбиона с Украины. Возник даже компромиссный вариант: одно действие из «Лира», где актеров немного. Так, говорили они, в семнадцатом веке, во времена королевы Элизабет, показывали бродячие театры, не имея возможности представлять публике всю пьесу.

Обидно было Александру Ивановичу, он скрывался за приятной улыбкой, обещал после согласования всех деталей сообщить формат предстоящего визита, а сам видел постные лица министерских чиновников, заранее слышал ссылки на строгий бюджет.

Ночью в лондонском отеле, уже перед возвращением, Тамара сказала:

— Может, скажу что-то не то, но, Саша, может, обратишься к Емченко? Все-таки администрация президента. Престиж Украины… Или… Попроси Нину Пальченко.

— Нину? Почему?

— У нее, кажется, роман с нашим бывшим губернатором…

Шекспир стоял перед своим раскрашенным бюстом в церкви Святой Троицы. На нем была одежда обычного стратфордского мещанина двадцать первого века. Никто из толпы не обращал внимания на скромную фигуру какого-то человека, очевидно, приезжего. Еще один поклонник их прославленного земляка пришел на поклон.

Но Петриченко знал, не только знал — был абсолютно уверен, что видит именно Шекспира. Только почему он в современном костюме и перед своим надгробием?

Александр Иванович не осознавал, что это только сон — все было выпукло, физически ощутимо, так же, как плечо Тамары, поцелованное на ночь.

Он видел лицо Шекспира в профиль, оно было не таким, как то, портретное, в старом забытом сне, когда с драматургом разговаривал вождь мирового пролетариата.

Шекспир стоял неподвижно, стоял и Петриченко, и ему казалось, что он понимает английский, которым вполголоса — потому что церковь — говорили люди.

Когда-то, сто лет назад, когда Александр Иванович — тогда не часто к нему обращались по отчеству — искал места под солнцем в Москве и репетировал пьесу, персонажи которой жили как бы во сне, консультантом был приглашен доктор наук, психолог, исследователь подсознания, автор книг о сновидениях и их природе. Доктор был интересным человеком, прекрасным рассказчиком, от него Петриченко узнал много полезного для работы над спектаклем. Тогда рискованно было объяснять что угодно, не опираясь на всесильный материализм, а еще на известное учение, единственно правильное, единственно истинное, однако ученый не склонен был валять дурака и говорил о таинственных и необъяснимых составляющих, причинах и следствиях сновидений с очевидным уважением к выдающимся психологам и психоневрологам зарубежья, древних и современных, а еще предполагал вмешательство в высшую нервную деятельность человека сил, не подвластных материалистическому толкованию.

— Вы верите в Бога? — спросил тогдашний Александр.

— Я допускаю его существование, — ответил доктор наук.

— Вы верите в Бога? — спросил Шекспир, вдруг повернув лицо в сторону Александра Ивановича.

— In God, I trust, — ответил по-английски Петриченко. — Но почему вы…

Он совсем не удивился, что свободно разговаривает на чужом языке, да еще вспомнил слова, написанные на долларовой бумажке.

— Почему я смотрю на свою могилу? Во сне все возможно, не так ли?

Петриченко наклонил голову в знак согласия, потому что не имел слов для хотя бы какого-то ответа.

— Знаете, несколько странно. Чего только не наслушался в Лондоне в свое время — и такой я, и сякой. Перешивал чужое старье на приличное платье. То есть перелицовывал старые пьесы на новый лад. И вот тебе — памятник, мемориальный театр в родном Стрэтфорде.

— Вы гений, милорд. Это признал мир. Вы маршал среди драматургов. У вас маршальский жезл.

— Бросьте, какой из меня милорд. Сын своего отца. Обычного гражданина. Маршал? Не смешите. Гений? Что это еще такое?

— Это тот, кому ставят памятники. Кто живет и после смерти.

— После смерти? Никто после нее не живет.

— Живут его дела, произведения, люди их не забывают.

— Значит, я, по-вашему, до сих пор жив?

— Мы же с вами беседуем.

Шекспир улыбнулся.

— О, эти сны… Сны в летнюю ночь…

— Сейчас осень, господин Шекспир.

— Неважно. Мне все равно. Пойдемте, сударь.

Они пошли по улице города. Никто из прохожих не обращал внимания ни на Шекспира, ни на Александра Ивановича.

— Кстати, — сказал драматург, — с кем имею честь?

— Я работаю в театре.

— О, рад слышать, коллега. В каком? «Глобус» сгорел. В «Лебеди»? «Блекфрайерси»? Или в «Красном быке» или «Фортуне»?

— Я не лондонец, — уклончиво ответил Александр Иванович.

Мимо проезжали автомобили, но Шекспир не замечал их или делал вид, что не видит.

— Так откуда вы?

— Боюсь, вам ничего не известно ни о моем театре, ни о городе, где он работает.

— Пусть так. А вы актер, хозяин, — кто?

Александру Ивановичу показалась лучшим ответом самый простой.

— Считайте, хозяин.

— Сборы приличные?

— Как когда.

— Что ставите?

— Шекспира. «Короля Лира».

Шекспир остановился.

— «Глобус» вам позволил?

— Господин Шекспир, хочу вам сказать… Многое изменилось в мире за почти четыре сотни лет… Ставить ваши пьесы можно без разрешения.