Валерий Гужва - Призрак Шекспира

А получалось иначе. Емченко чувствовал: эта женщина, эта красивая актриса с каждым свиданием все больше прирастает к его сердцу, и невозможно было убедить себя в том, что это лишь эпизод.

До сих пор и он и она придерживались полной конспирации: как-никак, оба не свободны, но в последнее время Василию Егоровичу хотелось дольше и дольше быть с Ниной, надоело прятаться от завистливого и мстительного человеческого глаза, но ничего не поделаешь, не будешь, если что, рассказывать байки, что берет у Пальченко уроки сценической речи или актерского мастерства.

Наконец на сцену вместе с двумя другими актрисами вышла Нина, и Емченко, хотя сидел близко от рампы, поднес к глазам бинокль, предусмотрительно положенный для него на бархат, которым был обит широкий балкон ложи.

Кроме Емченко, в ложе был хозяин вечера Петриченко-Черный. Он изредка обращал внимание на сцену, но внимательно слушал актеров и наблюдал за реакцией московского театроведа.

Слишком много было поставлено на кон — это Александр Иванович хорошо понимал, очевидным для него было то, что каким бы высоким ни был уровень постановки, какой бы безупречной ни была актерская работа, успех или провал держались на кончике пера этого Анненкова, двух киевских зубров и, конечно, местных журналистов — неспециалистов, но пафосных и острых на слово борзописцев.

С приближением времени публичного показа у Петриченко уменьшалась уверенность, что его прочтение пьесы будет воспринято адекватно, что костюмы и шекспировское многословие не скроют намеков и прямых аналогий, тех, говоря технологически, ударных мест, где со сцены должна была обращаться в зал современность, потому что государственная слепота, раздор, корысть, обман, подлость кочуют из эпохи в эпоху.

Конечно, Ира Соломаха, женщина умная и не прямолинейная, должна как-нибудь прилично намекнуть Анненкову на выбранную концепцию постановки, но поймет и примет ли режиссерский замысел уважаемый театровед? И киевские его коллеги…

Уравнение со многими неизвестными висело над Петриченко, как недоказанная теорема Ферма. Хотя, кажется, ключ к ней уже найден…

Коробочка мобильника завибрировала в кармане Емченко в антракте. Петриченко-Черный вышел из ложи, Василий Егорович посмотрел на номер: нет, не Марта, и не Кабмин, не канцелярия — и нажал кнопку.

— Добрый вечер, наш губернатор, — послышалось в трубке. — Узнаешь? Можешь говорить?

Емченко узнал своего старого приятеля, одного из немногих, оставшихся в аппарате третьего президента после тотальной чистки.

— Поздравляю тебя, узнал. Что нового в столице?

— Все как всегда. Монтекки и Капулетти.

— Ты не поверишь, и у меня — Шекспир. Я в театре, смотрю «Короля Лира».

— Так я мешаю?

— Нет, антракт.

В трубке щелкнуло.

— Нас слушают, — сказал Емченко. Ему нравилась эта фраза, которую некогда придумал знакомый радиожурналист, во времена, когда была очень актуальной. Уже пожилой и седой человек, он и сейчас отвечал этим паролем на любой телефонный вызов — то ли на работе, то ли дома.

— Не думаю, хотя все может быть, — ответил наконец знакомец. — Тебе ничего сегодня не снилось?

— Вроде нет.

Емченко вспомнил ночь с Ниной. Заснул поздно и без сновидений.

— И ты ничего не знаешь?

— Говори уже, брось свои фокусы.

— Говорю. Есть информация, что твое губернаторство заканчивается. Не пугайся. Все в порядке. Возвращают тебя, голубчик, на Банковую.

— Откуда информация?

— Источник надежен. Сколько ты там?

— Да где-то под два года.

— Считай, почетная ссылка закончилось. С тебя вискарь. По возвращении. Десятилетней выдержки. Дешевого не пью. Ну, смотри своего «Лира». Адье.

Емченко выключил мобильник не сразу. Новость стоила не одной бутылки «White horse». Если это не на уровне слухов, которыми каждый день полнится аппарат президента, придется передавать дела преемнику и собирать манатки.

Любой на месте Василия Егоровича воодушевился бы, да он вначале почувствовал прилив оптимизма, но потом настроение изменилось. Новое назначение означало прощание с Ниной.

Он досматривал спектакль рассеяно, лишь когда на сцене появлялась Пальченко, подносил к глазам биноклик, прикипал к ее лицу, еще более прекрасному под выразительным гримом.

Когда занавес пополз в последний раз, пряча декорацию и актеров под аплодисменты публики, Емченко собрался уходить, но Петриченко-Черный остановил его.

— Как вам наша работа?

— Спектакль? Театрал я никакой, но, по-моему, зрелище яркое. На самом деле. Передайте всем большое спасибо.

— Зачем передавать? Покорнейше прошу — от лица всех — наша дирекция организовала небольшой банкет, что ли.

Емченко не раз получал приглашения, это были попытки деловых людей хоть как-то стать ближе к руководителю области. Обставлялось все по всем правилам дипломатии, речь шла об инвестициях, инновациях — дескать, в неформальной обстановке дела делаются быстрее и надежнее, но он ни разу не пошел навстречу такого рода приглашениям, ибо хорошо знал, как легко, непринужденно, беспроблемно начинаются такие контакты и как трудно потом надевать маску непробиваемого государственного мужа, когда кто-то из вчерашних персонажей дорогого фуршета или вечера «для своих» обращается с невинной просьбой покровительствовать той или иной «вполне легальной» сделке.

Он по привычке отклонил бы и это действительно невинное приглашение, но то, что он услышал от киевского приятеля, меняло ситуацию. Не увидеть — хотя бы и на людях — Нину, когда, возможно, придется срочно отбыть в Киев и совершенно неизвестно, увидит ли он ее потом — было бы полным безумием.

— На полчаса, говорите? На большее ресурсов не хватит? Шучу. Это далеко?

— Пять минут пешком. Актеры разгримируются быстро.

Александр Иванович теперь жалел, что запретил директору поставить в ложу бар — был бы сейчас очень кстати.

— Так что, будем здесь ждать?

Петриченко опомнился.

— Зачем здесь? Прошу в мой кабинет.

Последние зрители покидали зал, только одна пара не торопилась: очень пожилой мужчина со звездой Героя на пиджаке и его спутница, тоже далеко не первой молодости.

Емченко задержался.

— Не знаете, кто это? Может, плохо стало мужчине? Помощь нужна?

В антракте за кулисами к Александру Ивановичу подошел Олег Гардеман и попросил разрешения пригласить на банкет Степана Степановича Бобыря, известного достойного человека, и его жену.

— Они с Салунским старые знакомые. Давно не виделись.

— Приглашай, чего там, если человек достойный.

Олег опрометью подбежал к помрежу, долговязой старой деве, которая в разговоре с мужчинами, даже ниже ростом, смотрела снизу вверх, не теряя веры в то, что кто-то обратит-таки на нее внимание, и у нее наконец состоится до сих пор не изведанное, и попросил передать паре в десятом ряду, чтобы ждала его в зале после окончания спектакля.