Валерий Гужва - Призрак Шекспира

Потом он удивлялся себе: заставил брата сделать второй выход из дома, запер внутренние двери комнаты, подрабатывал на станции, чтобы питаться отдельно, и выдержал эту марку, пока не уехал в Киев, продав на барахолке праздничный костюм отца. О том, что может не повезти, что придется возвращаться в Сватово, не думал. Семнадцать лет, бескомпромиссность, ригоризм, упрямство…

Брат разыскал Олега в столице, привез денег, чтобы тот купил себе на зиму пальто и ботинки, убедил, что это от отца и матери, но все равно после первого курса на летние каникулы младший домой не поехал, отправился с новыми друзьями в Карпаты.

Почти десять лет он не был в родном городе. Пообещал себе тогда, в приступе гнева и обиды, вернуться победителем, известным человеком, чуть ли не народным артистом, чтобы та сволочь горела от стыда и просила прощения.

Но время шло, а Гардеман-младший все еще поднимался на ноги, плыл без паруса не очень гостеприимным житейским морем.

Только здесь, в этом театре, Олег наконец почувствовал нечто похожее на самодостаточность и творческую уверенность.

Когда приехал в областную столицу, принес письмо и свои фотографии к главному режиссеру, не слишком надеялся, что встретят его, рядового, что ни говори, актера, совершенно никому не известного, хоть с каким-то, пусть формальным, вниманием.

Александр Иванович Петриченко-Черный, заслуженный деятель искусств, как было написано на афише перед зданием театра, оказался человеком открытым, словно бы простецким на первый взгляд. Посадив Олега в мягкое кресло напротив своего стола, начал листать фотографии из его портфолио. Гардеман присматривался к лицу главного, и ему показалось, что он где-то видел этого брюнета с прядями седины в аккуратно подстриженных волосах, не только видел, но и голос его — глубокий баритон — слышал.

— Вас, Олег Иванович, хорошо рекомендуют. И фотографии неплохие. Только вот репертуар… Хотя сколько там той сцены после института… Да и театр вам сначала достался, скажем так, непростой. Как вам наша слобожанская жемчужина? Наш город?

— Знаете, я с поезда сразу — к вам.

— Раньше здесь не бывали?

— Никогда.

— Что же, у вас все впереди. Давайте так: идите в дирекцию, там знают о вашем приезде. Устраивайтесь — там предложат варианты жилья. Подъемные, или как там это называется, нужны?

Олег промолчал. Александр Иванович чуть заметно улыбнулся.

— Будем считать, что да.

Он еще раз заглянул в бумаги Гардемана.

— Хочу вас предупредить, что никаких авансов неофитам никогда не давал. Вы — не исключение, хотя и студент Вениамина Васильевича.

Теперь Олег вспомнил, где и когда видел и слышал этого человека. Он был на похоронах ВВ, сидел в кругу старых друзей их педагога, держал за плечи Татьяну Сергеевну и говорил: «солнышко».

— Я не рассчитывал на какие-либо авансы. Спасибо, что даете шанс.

— Хорошо. Это правильный подход.

Александр Иванович остро посмотрел на будущего члена труппы.

— Подробнее поговорим позже. Вы же с дороги, сейчас не до высоких материй. Кстати, вы не интересовались, что означает ваша фамилия? Гвардеец? Человек гвардии? Гардемарин?

Олега не первые спрашивали об этом.

— Слово действительно хлесткое. Старинное, означает — крепкий орешек. Отцовы корни в Галичине, оттуда и слово. Может, потому я в галицкий театр и отправился.

Петриченко-Черный внимательно слушал.

— А фамилия на быту не отражается? Рюмку пьете?

— Пью иногда, без излишеств. По крайней мере, не увлекаюсь.

— А отец ваш?

— Его давно нет.

— Простите мою бестактность. Считайте, ни о чем не спрашивал.

Главный режиссер встал, подошел к Олегу.

— Пойдемте, молодой человек, я с вами, чтобы было меньше хлопот…

«Все. Утро воспоминаний закончено», — сказал себе Олег, приоткрывая дверь гримуборной. За три года службы в театре он перерос общую гримерку, но не дорос до персональной, как корифей Салунский или премьерша Третьякова. Эту комнату он делил с одним из ветеранов трупы, рыбаком, мастером застольных импровизаций Николаем Михайловичем Шлыком. Соседство было не хлопотное, даже приятное.

Несколько раз Николай Михайлович брал с собой молодого коллегу на рыбалку. Еще не рассвело, когда старенький «москвич» Шлыка прокашливался за бобыривским штакетником, ехали почти час с фарами к заветному месту на берегу Псла. Еще солнце умывалось где-то на востоке, за темными стенами дальних рощ, и светлые брызги утреннего туалета светила едва обозначались бледно-розовой полоской на горизонте, а Шлык уже наматывал удилища, приспосабливал нейлоновую леску с особо чувствительными поплавками, дробинами грузил и коваными, базарными, не ширпотребовскими крючками. Наживка была брошена в известные ему ямы под гладью спокойной, пока что темной воды широкого плеса, где течение Псла почти не ощущалась.

— Это глупое дело — бросать поплавки на течении, да и не те у меня сейчас руки, чтобы ежеминутно дергать удилище.

Николаю Михайловичу было приятно учить неофита премудростям рыболовства. Олег раньше рыбалкой не увлекался, мальчишкой иногда ходил с друзьями на Красную, вот и весь рыболовный опыт. А у Шлыка научился вязать крючки, подбирать поплавки, измерять глубину дна, забрасывать с руки движением тонкого кончика удилища.

Забросив две наживки с крючками на глубину, Шлык крепко пристраивал спиннинги, цеплял колокольчики и, приказав не спускать глаз со снасти на сома или сазана, вытаскивал из багажника старую резиновую лодку, заправлял ее воздухом и, гребя саперной лопаткой, отправлялся на противоположный берег к густым кустам.

Около полудня Шлык возвращался с уловом, и большим. Олеговы пескари и плотвички были мелочью на фоне почти полного садка Николая Михайловича с подлещиками, крупными окунями, бывало и щуками, которых он называл глупыми, потому что попались не на блесну, а на лугового червя.

Уху Шлык варил сам, Олегу поручался только костер. Садились вокруг складного столика на брезентовые стульчики. Около миски с вареной рыбой ютилась мисочка с соленьем, заправленным помидорами, а уху Николай Михайлович наливал в здоровенные стальные кружки, предварительно освятив варево ложкой водки.

— Зачем? — спросил Олег, впервые увидев эту процедуру.

— Для дезинфекции, — серьезно ответил Шлык, а потом улыбнулся. — Традиция, мой юный друг. Так делал мой покойный хороший знакомый. На рыбалку он ездил только ради того, чтобы побыть на природе с обществом. Не брал с собой ни снасти, ни продовольствия. Зато бутылок — сколько душа желала. Бывало, прибудем на вечерней клев, лагерь обустроим, удочки закинем, а он сидит за столом и ждет, когда совсем стемнеет и мы сойдемся на ужин. Тогда роскошествует при разговорах и водке. Утром, едва рассветет, он уже у стола — опохмеляется. А потом спит до обеда, и опять — при рюмке. Кончатся запасы водки — скучает, бродит по берегу, как облако осенью, пока не начнет всех дергать, мол, водка кончилась, значит и делать на рыбалке нечего — какой смысл? Что самое интересное — в городе, на работе, никогда не видели его хмельным, а на «пленэре», как выражался, давал душе отдохнуть. Царство ему небесное.