Эльмина Отсман - Спорю с судьбой

Люди слушали внимательно, не перебивая. Но и на вопросы потом не скупились.

— Ну, предположим, я отдам своих коров, — спрашивала хозяйка одного из хуторов. — Пойди посмотри, какие они у меня гладкие, сытые. А вон у соседки, которая всегда была лентяйкой и неряхой, коровы неухожены и молока дают меньше. Так ты мне объясни, как это я могу своих коров ей доверить?

— Почему именно ей вы должны доверять своих коров? — задавала в свою очередь я вопрос. — Вы же их в колхоз отдадите. А в колхозе все общее, значит, и ваше. И если вы такую большую любовь к животным имеете, то идите работать на колхозный двор.

Очевидно, мои доводы звучали неубедительно, и хозяйка никак не хотела со мной соглашаться.

— Ну и сказала! — всплескивала она руками. — Что же по-твоему, я пойду работать на общество, а хозяйство свое брошу? Нет-нет, мы уж как-нибудь сами.

Как же я мало всего знала! Вспомнила товарищей из уездного комитета партии. Если бы мне хоть частицу их знаний, их умения вести пропаганду! Я принимала сердцем, верила в силу колхозного строя, но у меня не было слов, чтобы доказать, убедить этих крестьян, привыкших жить только для себя, что колхозы принесут им освобождение от их рабского труда, помогут выбраться из вековечной нужды.

Но не на каждом хуторе шли такие беззлобные разговоры. Были хозяева, враждебно настроенные против Советской власти, против колхозов, коммунистов. Меня, такую худенькую, маленькую, никто не принимал за коммунистку и, не стесняясь, вели при мне разговоры о том, что скоро Советской власти конец и большевикам придется убираться. С тоской вспоминали времена буржуазной Эстонии, когда «настоящий хозяин» мог размахнуться.

— Тогда мне не нужно было нанимать в МТС трактор и ждать своей очереди, когда он придет. Я имел свой, понимаешь, свой трактор, я имел земли больше, чем ваши колхозы. И коров у меня стояло больше, чем в их хлеву. Я был уважаемым человеком на всю округу. А теперь? Ну, кто я есть?!

К тому времени хозяин успевал уже, как правило, захмелеть. Он ударял кулаком по столу. Посуда вздрагивала.

— Кто я есть? — шумел он.

Я тихо, но довольно твердо пыталась образумить его:

— Но вы же не сами работали. На вас работали другие. Это же несправедливо, когда один имеет все, а другой ничего.

— А ты знаешь, девчонка, что все, что я имел, не упало с неба? Я сам, сам наживал свое добро. Думаешь, мне было легко? Ну и что ж, что мне помогали другие, я им платил! Ты еще не понимаешь, ты мала. Так устроен мир — сильный властвует. И то, что нажитое мною у меня отобрали — это величайшая несправедливость. Бог покарает большевиков за это.

Эстонских кулаков поддерживали «лесные братья». Сыновья зажиточных крестьян, получившие образование в городах, они во время оккупации сотрудничали с немцами, зверствовали, никак не могли примириться с тем, что бывшая голытьба — так они называли батраков и рабочих — управляет республикой. В ожидании помощи с Запада, на которую рассчитывали, бандиты отсиживались в лесах, в злобе своей занимались вредительством.

Как-то на одном довольно бедном хуторе сердобольная старушка, подавая мне к ужину молоко и большой кусок свежеиспеченного хлеба, жалостливо посмотрела на меня, тяжело вздохнула.

— Вы чего? — не выдержала я.

— Жалко мне тебя.

— А чего меня жалеть? Слава богу, здорова, — попыталась отшутиться я.

— Да я не о том. Такая молоденькая, маленькая, по лесам одна на своем тракторе ездишь. У тебя хоть оружие есть? — при этом старушка понизила голос до шепота и оглянулась по сторонам: не подслушивает ли нас кто.

— Кому я нужна, бабуля? Да потом в лесу безопасней, чем в городе. Лес — друг человека.

— Это было раньше, а теперь не так. Сколько там нечисти всякой развелось. Слышала, в соседнем колхозе комсомольца одного убили?

— Как убили? — я чуть не подавилась куском хлеба от этой страшной вести. — Кто?

— Если б я знала, — старушка замолчала. — Я ж и говорю тебе, что развелось много всякой нечисти, хуже фашистов. Звери и то своих не убивают.

Есть мне уже не хотелось. Не могла больше сидеть за столом. Я не знала того парнишку, которого убили только за то, что он хотел, чтобы все крестьяне эстонской деревни, все бедняки были счастливы: и я, и эта старушка, и многие другие. Я не знала его, но ужаснулась происшедшему. Комсомолец, значит, ему было не больше двадцати лет. Он жил, наверное, так же, как и я, радовался весне, которая была в полном разгаре. Наверное, у него была девушка, которой он дарил букеты черемухи, а потом сирени, с которой он ходил слушать пение соловьев. И вдруг эту жизнь, полную тревог, радости, борьбы, оборвали нелепо, в один момент. Я так ярко себе представила, как он идет по лесу, насвистывает любимую мелодию, птицы вторят ему. Выстрел из-за дерева, и нет для него больше ни солнца, ни неба, нет ничего — пустота… Мне хотелось плакать, но то были уже слезы не жалости к тому неизвестному парнишке, а ненависти к тем, кто посмел поднять на него руку.

— Ты чего плачешь? — услышала я за спиной участливый голос старушки. — Он тебе кто был, знакомый?

— Не знала я его, бабушка, не знала.

— Вот и я говорю, будь осторожна, — стояла на своем старушка.

…Осень подкралась незаметно. Кажется, совсем недавно я объезжала хутора, культивируя поля, и вот уже после короткого ремонта мы с Эльмаром снова на полях. Он трактористом, я — машинистом на молотилке.

Нас теперь встречали как старых знакомых. Накрывали праздничные столы, приглашали музыкантов. Трактор украшали ветками березы, венками из полевых цветов.

Я как машинист молотилки должна была следить за тем, чтоб она все время была на ходу. Поздним вечером, когда все расходились, я проверяла части машины, если надо, делала небольшой ремонт. Зато днем могла наблюдать за работой людей. Интересное и увлекательное это зрелище — молотьба. Снопы один за другим летят в барабан, и в мешки тонкой струей льется зерно.

Молотилку должны обслуживать десятки человек, поэтому хозяева соседних хуторов объединялись и работали сообща. Дружно, весело работали. Вечером, когда собирались за общим столом, каждый выставлял свое угощение. Напряжение дня выливалось в безудержное веселье. Песни, пляски, шутки. Я танцевала и пела вместе с другими. На ночь никто не расходился, спали на сеновале, чтобы утром, чуть забрезжит рассвет, снова начать трудовой день.

В тот сезон мы прошли семьдесят пять хуторов. И везде, почти везде ко мне относились с большим уважением. Нет, не деньги дают власть и силу. Лгали кулаки. Пусть бы посмотрели на меня, ничем не примечательную девчонку, сидящую в центре праздничного стола на самом почетном месте. Весной, когда я приезжала на тракторе, меня встречали с недоверием: мол, что она может, совсем девчонка? В Эстонии привыкли, что только мужчины могут управлять техникой. Первые мои борозды проверяли придирчиво, следили за глубиной вспашки. Я не обижалась. Пусть проверяют, думала. Я-то знаю, что я плохо не сделаю.