Татьяна Свичкарь - Мед багульника [сборник]

Начинать надо было с ёлки. Помчались мы с Машкой на рынок — мама родная! Все новогодние деревца, оказывается, разобрали. Остался грязный, истоптанный снег, усыпанный хвоей.

Но как в советские времена, когда дефицитом торговали из-под полы, к нам подошла женщина и негромко спросила:

— Вам ёлочку? Пойдёмте со мной…

Она привела нас в какую-то будку, где на полу валялись ёлки, забракованные торговцами.

— Мам! — испугалась Машка, видя, что я вытаскиваю из кучи какой-то остов, — Это же не ёлка, это палка какая-то…

— Сто пятьдесят рублей, — сказала женщина, — Не бойтесь, в тепле она распушится.

Было б чему пушиться! Как в анекдоте про причёску из трёх волосков, на ёлке было считанное количество веток. Одна радость — инвалидка наша оказалась легкой, и я, не отдыхая, донесла её до дому левой, здоровой рукой.

По дороге нас ещё и спрашивали:

— Где вы… мммм… ёлочку брали?

Манька весь год ждала часа, когда с антресолей снимут коробки с игрушками. Водились у нее старые знакомцы, с которыми она разговаривала, как с людьми. Старик с неводом из сказки о рыбаке и золотой рыбке был для неё «дедушкой». Конькобежец с фарфоровым личиком, в островерхом колпачке и пышном воротнике считался завидным женихом, и она подбирала ему невесту, среди многочисленных стеклянных фигурок, изображающих куколок.

А любимой игрушкой был медвежонок, лезущий по стволу дерева.

Разбирая в кухне продукты, я слышала, как Машка с ним ворковала:

— Ну, расскажи… как ты весь год был один? Темно в коробке, да? Сейчас мы тебя повесим, выберем тебе место получше…

Я перебираюсь в комнату, чтобы вольготно разложить продукты на столе, и крошить себе салаты.

Включаю телевизор, и вот уже метель кружит на фоне безликих многоэтажных домов.

«Иронию судьбы» мы смотрели даже в роддоме. Соседке по палате принесли крохотный телевизор, и поздно вечером мы сидели все вместе, на крайней у окна койке, пристроив телевизор на подоконнике. История любви, необходимая в эти часы — как бой курантов, как вера в чудо…

Ближе к вечеру звонит мама:

— Ну, сколько можно вас ждать…

Я внутренне ахаю, потому что сегодня к родителям не собиралась. Хотела поздравить их по телефону, а завтра уже приехать с официальным визитом. Но мама, оказывается, иначе не мыслит: за праздничным столом должны собраться все.

Я-то думала погода будет мне союзницей.

— Ведь минус двадцать пять…

— Закутай Машеньку пуховым платком и вызови такси.

Господи, а мне так хотелось — отметив с дочкой праздник — впасть в свое привычное состояние анабиоза. Лежать, свернувшись клубком. Тогда уходят мысли, отступает боль…

А у родителей всегда одно и то же.

Отец смиренно смотрит телевизор. Его бы воля: выпить, закусить, и спать лечь. С Новым годом все равно не разминешься: утром встанешь, а он уже здесь.

Но мама считает, что все должно быть согласно традициям. Шампанское надо открывать, когда будут бить Куранты.

Машка к шампанскому уже привыкла («Мама, оно похоже на горький лимонад»). Ей лестно, что ее считают взрослой, и она торопливо понимает свой бокал.

Я закрываю глаза. В этот переходный момент — уже закуковала птичка в наших старых часах, возвещая полночь — год переходит в год, открывается дверь в иные миры, и я прошу:

— Господи, дай мне силы радоваться тому, что у меня есть…

И с ёлки — у мамы деревце не чета нашему, стройное и пушистое, отец позаботился — слетает золотистая спираль серпантина, и невесомо ложится на мою голову…

Фары автобуса выхватывали из темноты дорогу, кружащийся снег…

Трасса здесь сложная — горный серпантин, и хотя горы невысокие, но лететь со склона не хочется никому. Машины ползут осторожно, водители вглядываются: не покажется ли из-за поворота еще один автомобиль.

Герман ехал в Шелестово с последним автобусом. И машин навстречу почти не попадалось. Новогодние праздники кончились, туристам нечего было делать в далеком селе.

Хотя вскоре здесь собирались построить целый развлекательный комплекс, и Дед этого очень боялся.

— Когда речь идет о том, как погубить красоту — эти (имелись в виду чиновники) на редкость изобретательны. Знаешь ли ты, Герочка, как было здесь прежде? Куда там! Ты ведь увидел уже улицы, перевитые газовыми трубами, старинные дома, от которых вандалы отрывают доски, и пруды, в которых загнила вода.

О селе дед мог рассказывать долго, хотя не было оно ему родным. Занесло его семью сюда по несчастью. Отец и мать его были сосланы на тяжелые работы, добывали в горах мрамор.

Герман видел лишь остатки живописных мраморных карьеров — месторождение давно истощилось. Но в середине прошлого века оно процветало, и трудились здесь сотни людей; и Дед, когда подрос и выучился, вернулся сюда бухгалтером.

Сталина уже не было в живых, родителей оправдали (отца — посмертно), но Дед так и остался жить в селе. Даже не попытался найти в большом городе применения своим многочисленным талантам.

Особенно — еще со школьных времен — преуспевал он в математике. Бывало, учитель еще объясняет задачу, а Илюша уже у доски.

— Можно проще, можно лучше…

И тут же набрасывает решение своим особенным способом. Ласково и с сожалением смотрит на него учитель:

— Ты прав, Трегубов, но они ведь одноклассники твои этого не поймут…

Был Дед способен и к музыке, часами сидел у приемника, когда передавали оперу или хороший концерт, а, оказавшись в городе, мог надолго замереть под окнами музыкальной школы, чтобы послушать даже ученическую игру. Это необходимо ему было — как другим еда и питье.

Голос ему был дан от природы небольшой, но приятный. Музыкального инструмента он так и не освоил, но уже в зрелые годы, на концертах в Доме культуры часто выступал с романсами.

Карьеры не сделал — на пенсию ушел с той же бухгалтерской должности, но еще много лет его вспоминали как самого добросовестного сотрудника, на чьи расчеты без сомнения можно было положиться.

Выйдя на пенсию, Дед занялся садом, этим вскоре даже прославился. Вывел новый сорт вишни, особенно сладкий — за саженцами к нему приходили не только сельчане, но и приезжали издалека. А десятки сортов яблонь, что росли у него!

— Как ты, Илья Григорьевич, даже названия все упомнишь? — дивились соседи.

Ухаживать за садом помогали дети со всего села. Обкопать и побелить деревца, собрать яблоки в плетеные корзины, полить розы и георгины в палисаднике… Дед неизменно — хоть понемногу — но платил своим помощникам, оставлял их обедать.

— Не возьму денежек, — порой мотала головой какая-нибудь девочка.