Татьяна Свичкарь - Мед багульника [сборник]

Говорю ж, не хочется об этом вспоминать…

Лучше сяду к зеркалу и нарисую себя красивую. Еще когда училась в университете. Верочка Пинчук — модница и большой специалист по макияжу — говорила:

— Не могу уже из дома выйти без косметики. Вот как будто босиком, только это лицо. Я это поняла много позже, уже в редакции работая. Свежести юной нет… стараешься, стараешься сделать себя лучше… Вот уже вроде все, что могла — тон наложила, румяна, глаза подвела… А такие они усталые — глаза.

Мы все в редакции усталые, кроме разве что совсем молоденьких девчонок, которые еще и не пишут толком, так, «живые диктофоны».

Сегодня я сижу на совещании в администрации. Речь идет о техническом перевооружении местного завода. Намучилась я с предприятием этим в свое время. Ну не дается мне промышленная тема…

Сижу напротив главного инженера Бориса Ивановича.

— А сейчас, — говорит он, — Мы выпускаем бамперы и профили.

Подпираю голову рукой и тоскливо гляжу на него:

— Борис Иванович, а что такое бампер?

И потом — с той же тоскою:

— А что такое профиль?

Спасибо диктофону, что записывает точно.

Сегодня заговорили о том, что закупает завод новую линию, что на стажировку в Швецию едут несколько специалистов. И Борис Иванович одного из них представил:

— Наш молодой сотрудник, очень перспективный инженер…

Невысокий, изящный.

— Иван Николаевич до Нового года пробудет в Швеции…

Я пометила в блокноте, что можно сделать с молодым, перспективным — интервью.

Когда вся совещание закончилось, шел уже пятый час вечера. Надо было еще заглянуть в редакцию: посмотреть, есть ли что-то срочное на завтрашнее утро.

Ступени на лестнице скользкие — не люблю этот евроремонт.

— Нина, поедете с нами?

Борис Иванович. Правильно — им на завод возвращаться по нашей улице, мимо «Городского вестника».

В машину меня наш редакционный шофер Саша так и не научил изящно садиться.

— Сперва заднюю часть на сидение опускай, потом — ноги затаскивай, — повторял он.

Но машины у нас дома никогда не водилось, и я лезу в нее как неумелый спелеолог в тесную пещеру.

— И дверь не закрыла, — резюмировал шофер.

Перспективный инженер Иван протянул через меня руку, захлопнул дверцу.

— Вы не хотите дать нам интервью? — спросила я.

Глаза у него — темные, очень внимательные…

— О чем вы хотите говорить?

— Ну… в двух словах о себе, о цели поездки… Если мы сегодня договоримся о встрече…

Он неожиданно рассмеялся — как-то очень искренне, по-детски:

— Я испугался, что вы прямо сейчас будете меня спрашивать. А я сейчас не готов. Надо подумать…

— Думайте. Если, например, в среду? В котором часу вас устроит?

Ничего особенно страшного на моем столе не скопилось. Из библиотеки принесли зарисовку о детском празднике, две информации переслали из спорткомитета, лежит приглашение в совет ветеранов, и записка редактора — завтра рейд по неблагополучным семьям.

Главное — быстро набросать план — что за чем идет, чтобы не забыть.

Коллега мой, Влад, полулежит, облокотившись на стол, умостив голову на руках. Он видит выражение моего лица. Поднимает голову и торжественно декламирует:

— Правда, добавь, а… — просит он.

— Обойдешься, — говорю я.

Домой надо идти через магазин. Какие-нибудь котлеты купить на ужин. Да еще Машка просила — тетради в клеточку… Сейчас, к вечеру, просто физически ощущаешь — какое усталое делается лицо, стареет на глазах… Свернуться бы калачиком, выпить таблетку от головы…

— Мам!!!

Машка виснет на шее, тяжелая она стала все-таки…

— Доченька, у мамы голова болит… Дай поводок…

Спаниель нарезает круги вокруг меня: требовать в этот час прогулку — святое дело.

И течет привычно наш вечер. Делаем с Машкой уроки. В математике я скоро помочь ей уже не смогу, но пока еще тяну. Пишем под диктовку русский — и Машка до слез расстраивается, когда я нахожу в готовой работе три ошибки:

— Доченька, я ж медленно диктовала… Каждую букву голосом выводила… Что же ты будешь делать на диктанте в классе?

У Машки уже губы сковородником — предчувствует, что будет дальше:

— Только не ругай меня!

— Да я и не собираюсь. Но ты знаешь, что надо…

Манька роняет голову на стол и плачет. Переписывать целую страницу! Мне жаль ее так, что хочется послать подальше и школьную программу и требовательную «русичку», которая к тому же — наша классная руководительница. Но если дочка так и останется в троечницах — что ее ждет? Как смогу я оплатить ей институт, если нам еле хватает на насущное?

— Что теперь — внеклассное чтение? Том Сойер?

И только совсем уже вечером, мы сидим на кухне, как два усталых солдата, вернувшихся из боя, и пьем чай.

— Доченька, я пойду, погреюсь в ванной…

— Опять замерзла? — спрашивает Машка.

Она знает эту мою особенность — мерзнуть, когда другим еще тепло.

— Ты как капуста ходишь, мам…

Это о моих свитера, что надеваю один на другой, и о привычке ночью кутаться в пару одеял.