Татьяна Свичкарь - Мед багульника [сборник]

— Я по такой любви вышла замуж… Выскочила! Он — летчик, высокий, красивый…Безумно хотела сына. И сын, чтобы как он…Как будто кто-то подслушал на небе — сын весь в него, капелька в капельку.

Я не могла поверить, что эти двое замечательных мужчин — мои. Не могла поверить! Любила дом. Любила стирать, гладить. Так любила все, что на паучка не наступлю, муху, божью коровку словлю в доме, в окошко выпущу. Пусть все живет, любит друг друга — я такая счастливая…

Тишина была в зале. Как будто никого здесь не было — только пустота высоких потолков. И ее голос — негромкий, но каждое слово слышно.

Она говорила о том, какой красивый рос ее сын, как все ему подражали, даже она — мать — подражала. А потом был Афганистан.

Ира запахнула на груди платок. Губы не слушались. Ей самой всегда хотелось плакать в этом месте. Но ей надо было прожить все это до конца — перед зрителями. Эту страшную правду. Горе матери.

— Уже весь город знает… В Доме офицеров черный креп висит и его фотография… Уже самолет с гробом вот-вот приземлится… Мне ничего не говорят… Никто не решается… На работе моей все ходят заплаканные…

Я как просыпаюсь.

— Люди! Вы что, с ума сошли? Такие не гибнут…

Ира протянула руки. Она просила — то ли у Бога, то ли у людей — что были перед ней, там, внизу, в полутьме. У них — и у всех людей:

— Дайте мне муки, самые печальные, самые страшные, пусть только доходят до него мои молитвы, моя любовь. Я встречаю на его могилке каждый цветок, каждый корешок, стебелек: «Ты оттуда? Ты от него?.. Ты от сына моего…»

Какое-то смятение было там, в глубине зала… Вскрик легкий, потом кто-то вскочил, и мужской голос:

— Женщине плохо! Матери плохо стало!

— Я вызвал «скорую», — повторял Петька.

Женщину вынесли, она лежала на узком диванчике в холодном фойе. Людей вокруг было немного. Немолодой мужчина, верно, родственник, любопытствующая вахтерша, растерянная Ира…

— Нельзя такое со сцены… повторял мужчина, — Один раз самому себе прочитать и то тяжко.

По лестнице взбежал врач. Ира чувствовала себя во всем виноватой. И — как на пожаре. Скорее бы начали тушить.

— Здесь она, быстрее, пожалуйста…

Врач наклонился над бледной женщиной, которая дышала так тяжело, так часто, что и слышать это было мучительно: Тихо спросил:

— Как зовут ее? — и уже громко, рокочущим ласковым голосом, будто давно зная, — Ну, Анна Филипповна, что случилось с нами? Дышать трудно?

Застегивал на руке женщины тонометр.

— Сейчас укол я вам сделаю, и минут через пять полегчает…

Хрустели ампулы, врач вводил женщине одно лекарство за другим. А потом сидел рядом, держал ее руку, слушая пульс, вглядывался в лицо, будто искал что-то — может следы другой болезни, могущей осложнить дело.

Он видел, что говорить ей трудно, и пока не говорил с ней, но все его внимание — было поглощено ею. Пристальный цепкий взгляд. Ире подумалось, что такой взгляд бывает у человека, когда он пишет стихи, и пытается сложить эти слова, которых еще нет, во что-то единственно верное. Ира сама стояла не дыша.

— Пить хочется, — сказала Анна Филипповна. Голос выдавал, как у нее пересохло во рту.

— Водички принесите, — негромко сказал врач в сторону — вахтерше, Ире…

И, снова нагибаясь:

— Лучше вам сейчас?

— Лучше, — явное облегчение заставило старуху забыть все, кроме того, что она теперь свободно дышит.

— Сейчас вы еще полежите, а потом… очень осторожно поднимайтесь… Завтра участкового вызовите…

Ира отошла и начала спускаться по лестнице, чувствуя, как дрожат ее пальцы на широких холодных перилах. Потом не выдержала и перекрестилась.

На улице уже нежно и тонко пахло весной. Ярче стало солнце, синее и выше небо, на лотках торговцев появилась мимоза — желтые сухие катышки с особым ароматом первой зелени.

Ира каждый год покупала себе хоть веточку. Весна начиналась с мимозы — так было с самого ее детства, когда не продавали иных цветов, кроме гвоздик и мимозы.

Нынче много тепличных роз, но Ира сама видела, как торговка опрыскивала букет «туалетным спреем» — лишь бы пахло от него чуть цветами.

… А букеты роз и подносили чаще всего после спектаклей.

В театральную студию ее привела мама. Кроху-первоклассницу, сильно картавящую и всегда готовую заплакать. Белобрысую, с косичкой, как мышиный хвостик. Привела, чтобы Иринка научилась чисто говорить, и так же бойко декламировала со сцены стихи, как другие ее одноклассники.

Удивительно, Марина Юльевна ее не отвергла.

— Каждый ребенок может раскрыться, — сказала она.

И маленькая девочка полюбила студию. Не то, чтобы само лицедейство — хотя ей нравилось вместе со всеми изображать «морскую капусту» или «сибирский валенок». И не разные «зачины» — сыграй, как «из зоопарка убежал тигр».

Ей хорошо было, когда они сидели допоздна в полутемном зале — только сцена освещена, и придумывали что-то, и обсуждали, и шутили, и дурачились. А потом, уже укутанная в пушистый серый платок Марины Юльевны, Иринка слушала сказки, которые та читала — о муми троллях и Маленьком принце, и все плыло, сливались миры, и иногда она засыпала…

Она любила то непередаваемое, что зовется душой театра. Дружбу и сказочную атмосферу, что царили здесь. Она дорожила ими бесконечно, так как дома была единственным ребенком, и, чаще всего, должна была развлекать себя сама.

Став старше, она уже с успехом играла — и Розу в том же «Маленьком принце», и Машу в «Щелкунчике». Романтические образы выходили у нее хорошо, а бытовые роли никак не давались. И те, кто считает, что актриса должна быть «разноплановой», никогда не согласились бы, что ей нужно идти на большую сцену.

В училище они поступали вместе с Нютой Барабанщиковой — крепкой голубоглазой девушкой, от которой веяло такими свежестью и здоровьем, что после экзамена старик из приемной комиссии сказал ей:

— Джульетту играть не будешь, а кормилицу — самое то.

И потом он же — Ире:

— А вот ты как раз — Джульетта.

Джульетту она не сыграла, но роли были хорошие. В театре поставили несколько романтических пьес Цветаевой, она была Дамой. И Матерью в «Кровавой свадьбе» Гарсиа Лорки.

А потом пришел новый режиссер и… нет банальностей, вроде предложения постели с его стороны и дерзкого отказа — с ее, не было. Просто поменялся репертуар. Нужно было играть полукриминальных девиц, подруг бизнесменов, богатых дамочек, ищущих, чем развлечь себя. Иру пробовали на роли, но раз за разом она показывала себя неудачно, пока прочно не отошла на второй план.

И тогда она ухватилась за случайно полученное предложение — самой набрать ребят, создать студию при Дворце Культуры. Ей казалось, все будет так же ясно, чисто и сказочно, как в детстве.