Тонино Бенаквиста - Сага

— Я так сказал?

— Ты сказал еще хуже. Предпочитаю забыть.

— «Сага» была моим единственным шансом, такой только раз в жизни выпадает! Случилось это не вовремя, вот и все. Могла бы и понять! Проявить хоть чуточку терпения. А ты вместо этого потихоньку смылась в Крёз, в самую глухомань, просто по-свински!

— Это не единственная причина, Марко. Есть еще и… вот это.

Она достает из шкафа сценарий пятой серии «Саги» и протягивает мне.

— Тебя послушать, так ты восьмое чудо света творил. Это валялось на постели, я из любопытства заглянула.

— ?..

— Двадцать первая сцена.

Пролистываю половину страниц, руки потеют все больше и больше… Двадцать первая сцена… Двадцать первая сцена… что же там могло быть такого, в этой чертовой двадцать первой сцене, будь она неладна?

Гостиная Френелей. Павильон. День.

Джонас Каллахан и Мари Френель в гостиной одни. Она заваривает чай.

Джонас. Скажите, мадам Френель, Камилла всегда была такой?

Мари. Вы хотите сказать, такой грустной, такой скованной? Нет. Девочкой она была полна жизни, непоседой, шалуньей…

Джонас. Я все сделаю, лишь бы она стала прежней.

Мари. Вы очень милый, Джонас, но если хотите знать мое мнение, я вам скажу, что вернуло бы ей утраченные силы и жизнерадостность.

Джонас. Прекрасно. И что же это?

Мари…Ребенок.

Джонас резко вскакивает, опрокинув чашку горячего чая себе на колени, но даже не замечает. Пристально смотрит Мари в глаза.

Джонас. Я так влюблен в вашу дочь, что она могла бы потребовать от меня что угодно… Чтобы я забросил к черту карьеру полицейского и стал уголовником. Чтобы ударился в запой вслед за отцом. Выкопал из могилы и оживил Шопенгауэра, чтобы выбить из него признание, что он ошибался. Пустил себе пулю в лоб, чтобы показать, что в смерти нет ничего особенного. Она бы могла потребовать от меня и большего. Но только не ребенка!

Он направляется к окну, чтобы избежать взгляда Мари.

Джонас. Пусть другой подарит ей ребенка, если это сделает ее наконец счастливой, но я этого никогда не смогу. Мне отвратительна даже мысль, что от моей плоти может произойти живое существо. Я хочу, чтобы после меня все кончилось, хочу быть последним, не хочу выпускать в этот мир маленькое существо, которое будет мучиться всю свою жизнь и сдохнет в конце концов. Не хочу тревожиться за него, мне и своих забот хватает. А вдруг я его так и не полюблю? Вы считаете, что любовь возникает сама собой? Я слишком боюсь, что возненавижу его, как только он появится, и заставлю заплатить за то, что затесался между мной и автотрассой, по которой я хочу протащиться со скоростью две мили в час. Произвести на свет ребенка?.. Если бы я думал, что у этого мира еще есть шанс, я бы не стал полицейским. Мне незачем себя продолжать. У меня никогда не будет ребенка.

Выходит из гостиной.

Я закрываю рукопись и смотрю на Шарлотту — еще более красивую, чем когда-либо.

— Какой он, этот малыш?

Луи.

Луи еще жив.

Старик…

Теперь, когда мне и самому столько же лет, сколько было ему, когда мы встретились, язык не поворачивается так его называть. Ему уже за восемьдесят. Не понимаю, что помогло ему продержаться так долго. И зачем он хочет меня видеть столько лет спустя.

Полгода назад, когда в очередной раз выпустили полное собрание фильмов Маэстро, Старик был честь-честью упомянут в титрах «Звездного мига», его последней работы. Тридцать лет спустя Луи наконец вышел на свет.

Я просмотрел по кругу все фильмы Маэстро на большущем новом экране, который дети подарили мне на пятидесятипятилетие. Пытался представить, что из всего этого старья принадлежало перу Луи. Иногда возникало впечатление, что узнаю его в некоторых репликах или невероятных идеях. Одно несомненно: я почувствовал, как сотворенные Маэстро образы, которые моя память запечатлела нетронутыми, вновь оживают во мне, проплывая по экрану. Я всегда их хранил вместе с воспоминаниями детства.

Луи… Словно вернувшись с того света, ты столько всего воскресил во мне. Сегодня я бы и сосчитать не смог, сколько раз ты вдохновлял меня за последние тридцать лет. Благодаря тебе я стал одним из самых востребованных «сценарных лекарей» в этой части планеты.

По окончании «Саги», после распада нашей команды, я написал с десяток полнометражных сценариев. Одни принесли мне большое моральное удовлетворение, другие — кучу денег. Я получил все награды, на какие только можно надеяться в этой области. Я работал с режиссерами, к которым испытывал настоящее уважение.

И вдруг мне все это наскучило.

Патрику шел десятый, его сестренка Нина была еще всего лишь розовым комочком, Шарлотта стала такой executive woman, каких нынче не сыскать. Я мог бы и дальше клепать фильм за фильмом, придумывать новые истории, изобретать потрясающие ходы, но ничто из этого меня уже не забавляло. Настал решительный момент отказаться от самой мысли о творчестве.

Меня стало бросать в дрожь от срочных звонков с мольбами о выручке: «Алло, Марко?.. Нам никак не выбраться из тупика в третьей части, и еще не хватает сюжетного хода перед развязкой!» В таких случаях я хватал аптечку первой помощи и сломя голову летел спасать сценаристов от маразма. Читал сценарий, подвергал его полной чистке и ставил диагноз. Накладывал повязки, шины, делал необходимые уколы. Двадцать лет спасать, двадцать лет латать хромых уродцев, двадцать лет быть психоаналитиком для отчаявшихся сценаристов и режиссеров. Сколько их прошло передо мной — колченогих сценариев и нищих гениев! Я видел, как рыдали продюсеры на грани разорения и как актеры не могли втиснуться в роль. Мне нравится наблюдать, как во взгляде больного после осмотра появляется надежда. Мне нравится, когда на меня глядят как на спасителя. И даже если это не принесло мне ни крошки славы, все равно у меня есть чувство, что я делал все как надо, не отступаясь от искусства.

— Шарлотта? Я пока брошу сценарий на Порфирио Рубирозу. Всего на два-три дня. Луи хочет меня видеть.

— А тебе не кажется, что это меня ты бросаешь?

— Тебя? Но… где бы я ни был, ты всегда в моем сердце.

— Давно ты не писал диалоги?

— Лет пятнадцать.

— Оно и чувствуется.

Молодые говорят, что в наши дни кругосветка длится не дольше, чем щелчок телепультом. Однако и тридцать лет спустя чужаку все так же трудно добраться до «Albergo dei Platani». Но таксист, похоже, знает дорогу.

Вспоминаю наши ночные разговоры с Жеромом, когда мы писали «Сагу». Мы пытались представить себе этот будущий мир с его разгулом новых образов. Если бы мы в то время заключили пари, то проспорили бы оба. Жером думал, что телевидение окончательно поразит гангреной мозги, а младенцы будут рождаться с квадратными глазами и с мозолью на большом пальце, чтобы щелкать пультом. На самом же деле, сожрав кинотеатры, телевидение угодило в западню собственного всемогущества. Зритель, видя, что ему предлагают все больше и больше, все лучше и лучше и конца этому не видно, уже не знал, что ему выбрать, и продолжительность жизни любой передачи скатилась к четырехсекундному рубежу. Уже у Тристана, лежавшего на своем диване, была эта проблема. «На другом канале лучше, наверняка лучше…» Действительно, в другом месте всегда лучше, это же так просто. Мешанина из изображений и звуков утомила всех, даже домохозяйку из Вара. Безработный из Рубэ куда-то подевался, а что до рыбака из Кемпера, то не уверен, что он вообще существовал.