Тонино Бенаквиста - Сага

Вот этого я и опасался, с тех пор как вошел в комнату. Смутное-то предчувствие возникло у меня даже раньше, когда Шарлотта только сказала мне о его звонке. Ободряющие фразы, поддержка, метафизика — у меня нет таланта к таким диалогам, Луи.

— Он может на нас свалиться хоть через десять минут, если верить всем угрозам, которые выдумали за это время.

— Я мог бы сказать, что мне до него всего часа два, но предпочитаю заткнуться, не то ты сбежишь. Ты ведь не изменился, Марко?

— Никогда не видел, чтобы кто-то изменился.

Молчание.

Вроде шведского.

— Вот это хороший вопрос. Со сценарной точки зрения, я имею в виду. Можно ли по-настоящему убедить в том, что с персонажами произошла перемена?

— Персонаж никогда не должен оставаться в конце таким же, каким был в начале. Иначе возникает вопрос: а за каким чертом он все это пережил?

— Подумай, ведь я больше пятидесяти лет своей жизни провел, приспосабливаясь к реальности, устраняя все ее мелкие шероховатости, поворачивая ее то к солнцу, то к дождю, как заблагорассудится. Ты-то еще являешься частью этого мира, ты-то должен знать, решились ли они наконец ввести законы против таких, как мы?

— Нет пока.

— Мудаки…

Он тихонько поворачивает голову набок и закрывает глаза. Прекрати это немедленно, Луи!

— Не беспокойся, еще не сейчас. Прогуляйся и загляни ко мне вечерком.

Дважды меня упрашивать не приходится.

После стаканчика кьянти и большущей порции салата из помидоров, каких не найдешь больше нигде на свете, я вернулся к нему. Легкое дурное предчувствие рассеялось на пороге комнаты. Он глядит со своего ложа в распахнутое окно, на далекий холм, краснеющий в лучах заходящего солнца. Безмятежный. В такой безмятежности нет ничего успокаивающего.

— Что это за женщина внизу, Луи?

— Местная. Никогда не уезжала из этих краев. Со временем мы стали вроде как друзьями.

— Она милая. Красивая.

— Только вот когда мы познакомились, от моего сердечного пыла уже мало что оставалось, так что предложить ей было почти нечего. Мне и самому-то едва хватало.

Моя рука лежит на столике, возле книги. Он этим пользуется, чтобы взять ее и стиснуть в своей, не переставая смотреть на холм.

— Я спекся, Марко.

— Ты всегда любил поныть.

— Загляни в ящик тумбочки.

Он выпускает мою руку, я открываю ящик и вытаскиваю оттуда толстую черновую тетрадь. Листаю пожелтевшие листы с крайней осторожностью, опасаясь, что она рассыплется в прах. Каждая страница плотно исписана каракулями, исчеркана помарками и закорючками. Узнаю почерк Луи.

— Реликвия эпохи.

— Той, когда ты работал на итальянцев?

— Я тебе уже рассказывал?

— Лет тридцать назад.

— Тем лучше, поберегу силы. Помнишь все те бредни, которые приходили нам в голову во времена «Саги»?

— Ненаписанные сценарии, самые скандальные идеи, самые вздорные диалоги, самые напыщенные реплики, все то, что никогда не осмеливаешься показать продюсерам.

— Мы с итальянцами проводили время за писаниной, едой, питьем и за всякими россказнями. У меня была дурацкая привычка все записывать, вместо того чтобы попросту забыть, повинуясь несерьезности момента. В этой тетрадке скопились потерянные за двадцать лет фильмы. Реплики, не произнесенные ни одним актером, ворох всяких идей, которые прямиком привели бы нас в тюрьму, если бы их обнародовать. Дарю. Можешь использовать этот материал или сунуть в ящик, как я сделал. Тебе одному судить.

— Я не могу принять это, Луи.

— А что, по-твоему, сделает с этим Лоретта? Выбросит на помойку!

Эта короткая вспышка властности завершается нескончаемым приступом кашля. Его сероватое лицо делается пунцовым, я не знаю, как ему помочь, кроме как похлопать по спине. Вопреки всяким ожиданиям, это его успокаивает. Он медленно переводит дух.

— Если увидишь когда-нибудь двоих остальных, скажи им, что я не переставал думать о них. Об улыбке Матильды, о воплях Жерома. А главное, о взгляде Тристана, поглощенного своим телевизором.

Вдруг он сильно вцепляется в мою руку, пережидая, пока пройдет спазм. Это длится целую вечность.

— Я позову Лоретту…

— Не сейчас!

Новый спазм. Боюсь, как бы мое сердце не сдало раньше, чем его.

Он просит, чтобы я помог ему лечь на бок.

— Ты продолжай говорить, я просто закрою глаза, — говорит он.

— …

— Скажи что-нибудь, это лучшее, что ты можешь сделать.

Я все еще колеблюсь. Мне не хватит времени. Соберись с мужеством, Марко. Или будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

— Знаешь, Луи… Есть один пункт, по которому мы с тобой могли бы обменяться парой слов. Но я не уверен, что ты захочешь.

— Самое время попробовать. Другого не будет.

Он чертовски прав, наш Старик. Сейчас или никогда.

— Кое-что меня беспокоит, Луи, с самого начала. Я не подавал виду, но часто об этом думал. Прокручивал в голове сотни раз. Тысячи раз. Со временем это даже превратилось в некий вызов сценаристу, которым ты мне помог стать.

— Сценарная проблема? Лучшего ты и придумать не мог. Умру на сцене, как Мольер.

— Я тридцать лет анализирую обстоятельства этой истории. Перебрал все гипотезы. И смог прийти к одной-единственной мало-мальски правдоподобной версии.

— Ты был лучшим из нас четверых.

— Это по поводу смерти Лизы. Твоей Лизы…

— …

— Это ты ее убил, Луи. Никакая другая развязка недопустима. Я долго не мог смириться с этой мыслью, не осмеливался. Но со сценарной точки зрения другого решения нет. Хотя я и искал, как ты знаешь…

Он слабо приоткрывает глаза. Легчайшая улыбка вспыхивает искоркой в его взгляде.

— Сегодня, заслышав твои шаги, я подумал: заговорю с тобой об этом или нет? Люди ведь всегда убеждают себя, что это успокаивает совесть.

— Только твоя совесть никогда не просила успокоения.

— Знаешь, я даже думаю, что именно это заставило меня протянуть так долго. После ее смерти все пошло лучше. Я страдал, да, но по-другому. Я мог воображать себя без нее, но вообразить ее без себя было выше моих сил.

Я испустил немыслимый вздох облегчения. Победа.

— Дай мне руку, малыш.

Он опять закрыл глаза.

Он долго не выпускает мою руку. Долгие минуты. Я прислушиваюсь к его дыханию.

— Когда думаю об этом отеле, впечатление такое, будто умираю не по средствам…

— Перебор, Луи. Это не твои слова, а Уилсона Мизнера, голливудского сценариста.

Молчание.

Его рука медленно раскрывается и теряет свою силу.

— Неверно. Это из Оскара Уайльда. Надо же мне было подать последнюю реплику. Ничего лучше не подвернулось…

Вдруг все его тело цепенеет. Он ищет в себе силы глотнуть немного воздуха.

Рука падает на край постели.

Я провел ладонью по его уже закрытым глазам.