Борис Мирза - Девушка из разноцветных яблок

– Да. Я хочу в один день. Потому что без тебя не смогу. Что я буду делать теперь без тебя? Я хочу – всегда.

Они подошли к той самой церкви.

– Вот что я придумал. Я составил план… – Он замолчал.

Они стояли у входа в разрушенный храм без купола. У входа в храм, от которого остались одни стены и который вместе с тем все же оставался храмом.

– Какой план? – Сашенька совсем притихла.

– Мы прочтем молитву. К святым Петру и Февронии. Потом обменяемся нашими подарками. Я тебе отдам галстук, а ты мне свою майку, созданную для любви. Я нашел две свечи у Черныша, – Женя раскрыл сумку и достал из нее свечи. – Как раз две. Мы их зажжем. Они будут символизировать радость…

– Я почему-то боюсь…

– Если ты не хочешь, то можно отложить. Я подумал, что так нам будет легче: мне сделать свое дело, а тебе дождаться, когда я вернусь… – Он на секунду запнулся. – Если…

– Если ты вернешься.

– Я вернусь.

– Да, если останешься жив, да?

Женя опешил:

– Откуда ты… – Он осекся и замолчал.

– Откуда я знаю? Я что, слепая? Не вижу? Не чувствую? Таблетки лежали в траве. А ты был в обмороке. Хотя глаза не совсем закрыты. Они дергались, и в них отражалось солнце. Я думала, ты умираешь. Что с тобой?

– Я вылечусь и приеду. И мы поженимся. Я уверен, что могу выздороветь.

– У твоей болезни хоть название есть? А лечение, есть у нее лечение?

– Есть. Смотри. Вот храм. Если ты согласна, войдем?

– Да. Я буду молиться, чтобы в один день.

Она посмотрела на него, и в ее взгляде была твердость такая, какую в этой хрупкой девушке и ожидать невозможно.

– Мира сего княжение и славу временну помышляя, сего ради благочестно в мире прожил еси, Петре, купно и с супружницею твоею милостынею и молитвами Богу угодивши…

В полуразрушенном храме, посреди которого стояли Женя и Сашенька, слова молитвы раздавались отчетливо и гулко; они, как будто по спирали, поднимались вверх, туда, где небо заменяло купол. Еще было светло, но наступали сумерки и проступили звезды. И казалось, они тоже слышат слова молитвы, которым ничто неспособно помешать. Женя читал молитву, глядя в айфон.

– Темже и по смерти во гробе неразлучно лежаще…

Даже ветер затих, не колебля пламя свечек, которые держали Женя и Сашенька.

И свет этот рос и становился так силен, что освещал не только лица влюбленных, но и стены старого храма.

– …и сподобите нас помощию вашею спасение получити и царствие небесное унаследовати, да славословим неизреченное человеколюбие Отца и Сына и Святого Духа, в Троице поклоняемого Бога во веки веков. Аминь.

Она посмотрела на него и увидела, что он смотрит прямо перед собой.

– Надо перекреститься, – сказал он. – Смотри. Вот так…

И сначала он, а потом Сашенька перекрестились.

– Если так, – прошептала она так тихо, что даже Женя, стоящий рядом, не слышал, – то хочу в один день. В один день.

– Тебе – мой галстук, а мне – твоя майка. Вещи – это на память. Вместо колец. Потом будут и кольца, – сказал Женя и улыбнулся. Они обменялись вещами. – Давай обнимемся.

Он раскрыл объятия, и она прижалась к нему. Рука ее легла ему на лопатку. Она сжимала его галстук. И никто, никакая сила не смогла бы вырвать этот галстук из ее кулачка. Никогда.

– Гал-сту-чек! – прошептала она.

Я, увы, не так много знаю про то, что было дальше. Сведения, которые мне удалось выведать от жителей деревни и от Жениных знакомых в Москве, весьма отрывочны.

В последний день лета он уехал. Они расстались ровно там, где начиналась их история. Они лежали на диване и смотрели на небо сквозь дыру в крыше.

– Не все в деревне такие, – сказала Сашенька. – Здесь есть очень хорошие люди.

– Я знаю. – Он улыбнулся. – Все люди разные. В разных обстоятельствах. Редко встретишь очень хорошего человека, да и откровенных злодеев я не встречал.

– Я не боюсь оставаться. Я здесь привыкла. Боюсь только, что мне будет одиноко. Очень одиноко. А еще с тобой тепло, – она прижалась к нему теснее, – а зимой здесь мороз. Мы топим печку, но даже дома бывает не больше пятнадцати градусов…

– А ты держись, я тебе денег оставлю – купи обогревателей на два киловатта…

– Нет! Что ты?! – Она испуганно посмотрела на него. – Нельзя. Что мама скажет!

– Тогда вот что… Топи печку получше, и – помнишь стихи Вадика детские?

– Чтобы прохладней становилось?

– Ну да. Есть вторая часть, про верблюда. Она делает так, что становится теплее. Слушай.

– Какие хорошие стихи. Я запомню.

– Будет холодно – читай.

– Хорошо.

Они помолчали. Тишина в деревне особенная, почти бесконечная. А сегодня это была еще и тишина расставания.

– Когда я вернусь, мы сможем обвенчаться в настоящем храме у вас в городе, и ты сможешь пригласить всех своих подружек. Я куплю тебе очень красивое платье. А потом мы поедем путешествовать.

– В это невозможно поверить. Ты, главное, возвращайся.

– Я постараюсь.

Они лежали, обнявшись, и не хотели отпускать друг друга. Так прошло минут десять. Или десять дней. Или десять тысяч лет.

Но уже этой ночью «Мерседес» летел в Москву, навстречу неумолимо надвигающемуся будущему.

Как не бывает абсолютной тьмы, так и вечной ночи не бывает. И в самом темном месте, в самой одинокой жизни есть свет. Надежда до последней секунды теплом своим согревает тех, кто сохраняет душевные силы, чтобы жить.

Когда Женя проходил обследование перед операцией, уже начиналась зима. Он почти не выпускал из рук айфон, а там – Сашенькины эсэмэски и письма в электронной почте. Она писала каждый день, рассказывала о своей жизни, немножко жаловалась (ей было одиноко), немного храбрилась, немного пыталась отвлечь его и себя. Рассказывала про своих животных – она завела себе кроликов в старых, давно пустующих клетках на заднем дворе. Она дала всем кроликам имена, и теперь их жизнь зависела от нее. Ей было о ком заботиться.

Она писала письма:

«…Сегодня Джону плохо, он почему-то ничего не ест и сидит в самом углу вольера. Когда будет у нас ветеринар, обязательно покажу его. Жалко, это лучший самец из всех самцов – после тебя, конечно. Не люблю, когда вы болеете. Но, как ты любишь говорить, надежда всегда есть, так ведь? Вот я и надеюсь, что Джоник выздоровеет и опять вступит в борьбу за Джульетту, которая (по секрету тебе скажу) изменяет ему с Меркуцио. А я не изменяю тебе. Вот. Хотя Егор нарезает круги вокруг нашей с мамой хаты и делает вид, что он благородный воин и всегда рядом, чтобы занять место москвича, который сбежал. Но ты ведь не сбежал, нет? Смайлик здесь поставлю.