Дмитрий Быков - Палоло, или Как я путешествовал

Джон читает это письмо и, вероятно, приходит в ужас, потому что прилетает через неделю. У него есть какие-то взаимовыгодные идеи для Артека, он хочет обговорить пару международных проектов, но главное – он должен был испугаться за свою Джейн в таком окружении.

В день его приезда бедный Петя таскал Джейн на базар. Он покупал ей фрукты, стараясь выбрать получше и подешевле, попутно рассказывая об истории базара, Крыма и каждого фрукта в отдельности. Джейн улыбалась и кивала с оттенком здорового автоматизма. Когда Питер привёл девочку в пресс-центр, его ждал некий удар. Перед ним в кресле сидел толстый, приземистый, выглядящий много старше своих лет, густо обросший волосами американец. Он был небрит и смотрелся затрапезно. Джейн бросилась к нему и спортивно расцеловала в щёки.

– Это Питер, он водит меня и всё показывает, – сказала Джейн, желая тут же представить постороннего.

– Я очень рад ваш приезд, – сказал Петя.

– Здесь нет горячей воды! – сказал американец непропорционально высоким голосом, почти дискантом. – Где вы берёте горячую воду?

– Её дают раз в неделю на час, – сказала Джейн. – О’кей, это всё неважно. Идём к морю.

И они пошли, а Петя остался. С тех пор он не ходил с Джейн на базар и не учил её плавать саженками. Писем он тоже не писал. Зато Джон стал их писать много. Писал он главным образом родителям Джейн, потому что его собственные проводили отпуск в Европе. Одно из его писем я краем глаза увидал и не счёл аморальным коситься на дисплей, поскольку симпатизировал Пете и не питал к Джону особенно нежных чувств. Джон писал:

Хай! Я прилетел нормально. Тут совсем нет горячей воды. Море холодней, чем я думал. Новых друзей я не нахожу, потому что почти никто сносно не говорит по-английски. Фрукты и в самом деле очень дёшевы и недурны. Бай!

Не так давно Петя прислал мне письмо, и я вспомнил всю эту историю. Петя поступил в педвуз в Днепропетровске, учится прилежно, скучает по Артеку и старым друзьям. Он написал много писем Джейн, но она почему-то не ответила. Мне он подробно писал про то, как изменилась жизнь после выборов президента, как в Днепропетровске с продуктами и как они все там с надеждой следят за Москвой. Отвечать он просил, если я располагаю временем, как можно подробнее.

Я хочу написать ему, что не имею времени ни на что, работаю на многих работах сразу, погода стоит осенняя, но ровная. Всё вокруг меня пусто, среда стремительно распадается, кто-то уходит в таинственный «бизнес», кто-то – в столь же таинственную «фирму»… Разговаривать не с кем. Моё общение с друзьями превращается в обмен кивками: мы ещё видимся, но говорим уже только о том, кто как выживает и где что дешевле.

Но нет. Этого я ему писать не буду. Надо привыкать к новому стилю отношений. Я напишу ему, что позавчера имел вечеринку и на ней много забавы. Скоро я буду иметь ещё какое-то количество забавы. Желаю тебе удачи, дорогой Петя. Надеюсь, мы встретимся и нам будет весело. Пиши мне ещё, а я буду писать тебе. Бай!

После армии я ударился в довольно-таки странную жизнь. Моя тогдашняя фотография вызывает у меня сегодняшнего ужас: перед нами человек с так называемым дембельским чубом (вокруг шапки волосы обстригались, но спереди имели право отрастать), с вытянутым лицом и глазами, в которых застыло страдание. Один из моих сослуживцев справедливо заметил, что лицо моё на фотографиях – от комсомольского билета через военный и вплоть до дембеля – постепенно вытягивалось, словно жизнь всё больше и больше удивляла меня.

С бывшей возлюбленной у нас, само собой, не заладилось, новая не утешала, и тут я пошёл в загул. Сказалась не только послеармейская голодуха, но и желание доказать себе, что загул в принципе возможен. Семья уехала на дачу, квартира предоставилась в моё полное распоряжение, я переманил к себе друга, вылезшего из сапог неделей раньше меня, и мы затаскивали к себе кого попало. В это-то время на горизонте замаячила Катя.

Тут надо представить вам авангардного поэта, умудрявшегося огребать при любых режимах, человека отнюдь не бездарного, но до такой степени неуживчивого, что друзья и поклонники после бурной и краткой влюблённости с тихим шелестом от него отпадали. Назовём его Скипидаров. Скипидаров регулярно собирал у себя в коммуналке то, что ему представлялось цветом московской литературы.

Природа наделила его не только чутьём на таланты, но и счастливой стасовской способностью пьянеть от помоев. До какой степени он мог заблуждаться, я лично понял в тот день, когда он представил мне одного ярко выраженного и довольно потрёпанного педераста: Скипидаров охарактеризовал его как неотразимого бабника, донжуана и бонвивана. На что педераст кисло улыбнулся и понимающе мне подмигнул: вы же знаете Петю…

Катя приехала из Омска. Каким ведром её занесло к Скипидарову – бог весть, но он пленился. Экзотическая ли её внешность, бесприютность ли, биография сработала тут – не знаю. На Катю вообще западали многие, но все эти мимолётные романы никак не приближали её к цели. Цель же была – закрепиться в Москве любой ценой, желательно путём замужества, в крайнем случае фиктивного. Москва, однако, представлялась ей только перевалочным пунктом на пути за рубеж.

Катя рождена была для зарубежа. Она «не могла тут больше» (ещё бы: двадцать пять лет в Омске, из них двадцать три – при советской власти). Катя быстро сообразила, что от Скипидарова проку не будет – нет такой политической силы, при победе которой он оказался бы вне подполья, – и стала шарить в окружавшем его пространстве.

В «скипидаровке», как мы называли этот круг, мелькала странная, но вполне органичная здесь личность – лысый, сутулый, остроносый человек по имени Юра, лет сорока пяти, с биографией довольно таинственной. Скипидаров рассказывал, что спиваться Юра стал после Чернобыля – принимал участие в тушении энергоблока, схватил дозу и услышал, что бороться с радиоактивностью можно только спиртом. Юру спирт одновременно спас и погубил. Радиоактивность, говорят, из его организма вышла, но с алкоголизмом он уже ничего не мог поделать. В одной конторе служили сэр Билл и сэр Джон: сэр Билл не мог обходиться без трубки, а сэр Джон не выносил табачного дыма. Однажды, когда сэр Билл отлучился в сортир, сэр Джон поковырялся его трубкой у себя в заднице. Когда сэр Билл вернулся, вкус табака показался ему странным. Так продолжалось изо дня в день два года. За это время сэр Билл научился обходиться без трубки. Но сэр Джон уже не мог без неё обходиться.

Я не иронизирую – чем чёрт не шутит, может, Юра и впрямь что-то тушил. Изгибы русской судьбы парадоксальны. В немногочисленные трезвые просветы Юра вслух читал у Скипидарова рассказы из своей жизни – что-то из маргинального быта, с мрачным юмором; Скипидаров ставил его выше Горького и Пьецуха. Сообщалось, что Юра твёрдо решил завязать и вступил по этому случаю в организацию «Анонимные алкоголики». Её название по тем временам звучало потрясающей экзотикой.