Нина Вяха - Завещание

– Ты первый!

И с этими словами Воитто протянул ему ветку. Хирво взял ее, но ему потребовалось время, прежде чем он понял, чего от него ждут. Он резко мотнул головой. Но Воитто настаивал.

– Тогда давай вместе!

И встав позади Хирво старший брат положил свои руки на его, от чего Хирво оказался заключенным в невольные объятия.

В муравейнике зашипело, когда они ткнули в него веткой. Муравьи забегали в панике, и Хирво зажмурился: он не хотел этого видеть, но звук он выключить не мог, а запах тем более. После он не стал никому рассказывать о случившемся, потому что не был уверен, что его поведение или поведение Воитто было правильным. У Хирво не было никого, кому бы он мог задать вопрос, и кто помог бы ему разрешить эту проблему.

Несмотря на то, что Хирво было глубоко неприятны перемены, произошедшие с отцом и домом, он продолжал за ними наблюдать. Его тревожило неясное предчувствие, что есть нечто иное… что витает в воздухе, и его обязанностью было следить, чтобы это нечто не воплотилось в жизнь.

Сири вспоминает. Часть 1

What goes around comes around [17] . О великой справедливости, если таковая существует. Или это такая большая ирония?

Эско понял: Пентти на собственной шкуре ощутил, что значит одиночество. Отец даже сам сказал ему об этом в один из первых вечеров после ухода Сири, когда Эско появился под вечер с запеканкой, которую приготовила Сейя, и спросил, не хочет ли отец перекусить и не может ли он, Эско, составить ему компанию. Пентти, казалось, ужасно обрадовался. Во всяком случае, на его лице была написана неподдельная радость. Он так радовался, что Эско даже почти пожалел о своем предложении. Но только почти.

– Одиночество – это какой-то ад. В доме так тихо, что я даже спать не могу, – разоткровенничался Пентти, жуя запеканку.

Поев, они долго сидели молча в тусклом свете лампы. Эско что-то тихо напевал себе под нос.

– Мне ведь ничего не нужно, понимаешь? Ни фига. Но эта тишина… К такому я точно не был готов.

Пентти сидел и смотрел в окно. К уголку рта прилипли крошки. Небритые щеки. Бегающий взгляд, неспособный толком ни на чем сосредоточиться.

– Я ведь знал, что она не была счастлива, но разве я, черт побери, разве я счастлив?

(Эско ничего не сказал, потому что подумал, что Пентти винит во всем себя, и не стал обращать на это внимание, поскольку в дальнейшем собирался удивить отца, а для этого ему требовалось заручиться его доверием. Чтобы иметь возможность подготовить для него настоящий сюрприз. Последний на этот раз.)

* * *

Вся жизнь Сири была одной сплошной чередой странных и неожиданных стечений обстоятельств. Она появилась на свет в доме, размером чуть больше избушки, где не было электричества, последняя из четырех детей, и жила вместе с тремя старшими братьями и отцом, который не бил ее, зато с матерью, которая делала это за двоих.

Сири родилась в деревушке Соанлахти в Сальмисского уезда Выборгской губернии – в общем, в тех краях, которые раньше назывались Финляндией. Как и многие ее соотечественники, она так никогда и не сумела простить Россию за то, что та отняла у нее дом. Но Сири не ожесточилась – все-таки она любила жизнь и даже в самом плохом продолжала видеть что-то хорошее, чтобы просто жить дальше. Это из-за войны им пришлось переехать. Но благодаря переезду она встретила молодого солдата с черными волосами и бездонными глазами, влюбилась в него (или как это еще назвать), поселилась в Торнедалене и стала матерью такого большого количества детей. Из-за тьмы, что жила в ее муже, умерли ее дети, Сири была в этом убеждена. Из-за нее они потеряли Элину. И сразу вслед за ней – Риико. Ее два первых ребенка. Это из-за Пентти все так случилось.

Сири не ходила в церковь и не верила ни в какого Бога, но твердо знала, что ее дети были бы живы и пребывали бы с ней и по сей день в добром здравии, роди она их от человека иного склада. С другой стороны, это были бы тогда уже совсем другие дети. И разве могла она на самом деле желать, чтобы Элина и Риико были живы, пусть даже ценой жизни тех, кто жил сейчас?

Это даже смешно, но поначалу Сири действительно любила Пентти. Она сама так решила. И много-много лет любила его. Но в муже жила сила, которая все только разрушала и портила. Некая сила, которая вначале вдохновляла ее, но, возможно, именно из-за нее любви Сири, в конце концов, пришел конец. Она сама понимала, что это конец, что ее жизнь отныне станет другой, и все же еще не разучилась радоваться и благодарить за детей, которых он ей подарил. За тех, которые выжили. Поэтому развод был единственным вариантом.

С каждым следующим родившимся ребенком мысль о тех, кого она потеряла, причиняла ей все меньше боли, – вот почему они завели так много детей. Во всяком случае, так думала Сири. Что думал на этот счет Пентти, она до сих пор не знала. И считала, что он не из тех, кто способен испытывать любовь и дарить ее другим. Но не может же все происходить по одной причине?

Сири знала и до сих пор помнила, каково это – держать на руках крохотное тельце и чувствовать, как в нем постепенно затухает огонек жизни, становясь все слабее и слабее. В те годы у нее было больше времени. Чтобы переживать. Находиться рядом и терять. Пока детей еще не стало так много. Оглядываясь назад, Сири вспоминала, какими бесконечными казались ей в ту пору часы. И та пора, пока ее маленький сын был жив, виделась ей такой длинной.

Хотя на самом деле прошло всего два года. Два года и несколько жалких месяцев. И все же это казалось целой жизнью.

Они жили в доме, который сами же и построили. Все это происходило еще до того, как возвели верхний этаж и пристроили флигель. У них была только одна комната с кухней, дощатая будка-туалет в одном конце двора и дровяной сарай – в другом. Сири сидела на кухонном диванчике с Рийко на коленях. Ей казалось, что в ту пору за окном все время царила тьма. Ни одного лучика света. А ведь он прожил две весны и два лета, это она знала точно, но почему-то ей запомнилась только тьма.

Когда Риико родился, повитуха сразу сказала, что с ребенком что-то неладное. Все дети должны кричать, это неписаный закон, а если они этого не делают, значит, с ними что-то не так. Риико же с самого начала не кричал и не ел, был совсем слабеньким и походил на жалкий обрывок синей веревки, и Сири помнила, как она встревожилась, но сама в тот момент тоже была слабой. Она потеряла много крови во время родов, у нее кружилась голова, и она все еще задыхалась. А тут еще этот крохотный ребенок, который не хочет есть.

Молока было сколько угодно – оно текло и капало из нее, словно из продырявленного пакета. Позже Пентти отвез ее с сыном к доктору в Торнио, и тот сказал, что у ребенка шумы в сердце, но он не знает, пройдет ли это. Может быть да, а может быть, и нет. Ничего не поделаешь. Остается только сидеть и ждать.