Нина Вяха - Завещание

Когда ему удалось спихнуть Пентти и скатиться на пол, какой-то предмет выпал из его рта и Хирво жадно втянул воздух; ощущение света отошло в сторону, сметенное возможностью дышать. Рядом с ним лежал его камень, который он носил в кармане. Вот что сидело у него в глотке.

Как такое могло произойти?

Хирво услышал на лестнице шаги отца, медленную, тяжелую поступь, как нельзя лучше подходящую тому шестидесятидвухлетнему старику, которым был Пентти. Не то, что перед этим, когда он восседал на груди сына, будто кот на заборе.

Хирво вздрогнул. Он не знал, что именно живет в нем, но верил, что если Бог есть, то он только что спас его, в первый и единственный раз, и теперь пришло время прислушаться и воспринять все случившееся всерьез.

Хирво больше не мог ждать. Он собрал свои вещи и отнес их в лес. Там было так хорошо, почти как летом, и его убежище уже вполне могло служить ему жильем, если одеться потеплее и все время поддерживать огонь. К следующей зиме он обязательно справит себе основательную берлогу.

После чего Хирво пробрался обратно в дом и, отыскав в гараже велосипед, который был на ходу, почти не раздумывая бросил свое неуклюжее тело на изящный коричневый корпус «Кресентена» и покатил по проселочной дороге, пока мир вокруг него спал в нежных объятиях абрикосовой ночи.

* * *

Одиночество хитрая штука. Оно воняет. Вы когда-нибудь задумывались над этим?

И как факт, и как состояние оно выскабливает, выдалбливает душу. Одиночество пахнет смертью – как брошенный всеми, пораженный сыростью и плесенью дом. Дом, в котором давно ничего не двигали, дом, в котором никто за много лет не открывал окон, где краны проржавели изнутри, где кислород давно смешался с третьей составляющей – сыростью, что расползается повсюду, словно рак, словно черные точки, которые ищут друг друга и образуют пятна, острова, и следом наступает тотальный упадок – гниют стены, на которых скручиваются, отклеиваются, отваливаются обои, одиночество приносит с собой мерзость запустения, и то пространство, где оно воцаряется, превращается в мертвое место.

Вот почему люди, которые живут одни, перестают следить за собой и окружающим миром. Иначе говоря, они перестают понимать, где заканчивается их тело и начинается внешний мир. Когда человек живет один, все границы становятся размытыми и постепенно стираются. И тогда может запросто случиться так, что ты начнешь разговаривать сам с собой. Или с домашними животными. Или с кем-то третьим, которого человеческий глаз не способен разглядеть.

Может случиться даже так, что и морально-нравственный компас даст сбой, если рядом не окажется того, кто станет возражать или соглашаться, если человек начнет сам себе придумывать правила и находить образцы для подражания как можно и нужно себя вести или как следует полагать и думать.

И тогда нельзя исключить, что такой человек может навредить кому-нибудь – самому себе, животному или другому человеку, – потому что он дичает и, в сущности, становится антигуманным. Словно всеобщий договор с человечеством, который мы подписываем, когда вступаем в этот мир, оказался расторгнут и больше не действует.

Становится сложнее судить человека – к примеру, такого как Пентти, если принять во внимание, что он с самого начала придерживался странных взглядов на то, что заключается в самом понятии «человек», и что именно входит в этот всеобщий договор. Откуда эти взгляды взялись – это отдельный вопрос, в котором тоже следует разобраться. А если добавить сюда одиночество, эту заразную силу, с которой невозможно не считаться, то легко догадаться: все, что он делает, он делает отнюдь не со зла. Впрочем, зло, пожалуй, тоже может присутствовать в его поступках, но как ему это понять, если человек уже не помнит, где верх, где низ, что хорошо, а что плохо?

* * *

Совсем как у Хирво, у Сири в юности тоже была сильно развита интуиция. Она никогда не могла толком объяснить, почему она так чувствовала или знала, но всегда могла определить, где правда, а где ложь, и поэтому всегда полагалась на свою интуицию и позволяла ей руководить своими поступками.

Приняв решение выйти замуж за Пентти, она впервые сознательно пошла наперекор тому, что говорил ей внутренний голос. Но она твердо верила, что вынуждена изменить что-то в своей жизни, а время уже на исходе. Короче говоря, пришла пора стать взрослой. И когда Сири выбрала Пентти и решилась за него выйти, она отодвинула все свои инстинкты в сторону. Зачем долго раздумывать над решением, если ты его уже принял. Но как же тогда остальные решения, все те миллионы решений, которые приходится принимать каждый божий день, каждый час, каждую минуту? Что будет с ними?

Она позволяла Пентти самому принимать решения. Она знала, что не ее это дело – вмешиваться, что это мужчина должен нести ответственность за все, а ей не зачем забивать себе голову.

Но теперь, когда она стала сама себе хозяйка, властная над своей судьбой и жизнью, ей пришлось начать снова прислушиваться к своему внутреннему голосу, что было непривычно. Не в новинку, но непривычно. И тогда ее инстинкты вернулись к ней. Сири вновь ощутила в себе то же, что ощущала еще ребенком; она по-прежнему не могла подобрать ему названия, но теперь ей было на это наплевать.

Это чувство имело даже свое физическое воплощение. Оно зарождалось у нее где-то в паху, но имело сильную связь с ее эмоциональной сферой, поэт сказал бы с сердцем, но Сири поэтом не была, она являлась всего лишь пятидесятипятилетней женщиной, которая никогда не умела удовлетворять саму себя и уж подавно не получала удовлетворения от своего мужа; и, наверное, если многие и могут прожить всю жизнь, так ни разу не испытав оргазма – но только не Сири, – ее потребности, нет, ее инстинкты набрали слишком большую силу и грозили взять над ней верх.

Онни засыпал рядом с ней, а она еще долго лежала и ворочалась в постели, не в силах уснуть. Небо предательски светлело за окном, хотя еще царила полночь.

Сири так и не смогла привыкнуть к белым ночам, хотя прожила на севере куда дольше, чем в своем родном краю. Словно само ее существо протестовало против этого места, словно кричало «забери меня домой, мне здесь не место», но было уже поздно возвращаться домой, ведь дома больше не было – скоро уже сорок лет минет с тех пор, как он сгорел, а деревушка оказалась по ту сторону границы, в России, хотя тогда это был Советский Союз. Впрочем, как врага ни назови, он все равно останется врагом.

Если бы Сири умела удовлетворять себя, она бы обязательно это сделала, мастурбировала бы, пока не уснет рядом со своим спящим сыном, но за неимением лучшего она принималась бродить по спальне, прислушиваясь к размеренному дыханию Онни.