Дмитрий Райц - Стражи полюса [два рассказа]

— Кто же поставил клумбу? — спрашивали горожане.

Фон Мюке-старший был сметлив и утверждал, что он.

Однажды мальчик отправился блуждать по горам. Отныне есть наблюдатель, и пускай затихнут философские споры об истинности альпийской красоты в безлюдье. Припорошенные снегом скалы каменными облаками занимали полнеба. Чуть ниже белый сменялся темно-зеленым цветом хвои, уходившим обратно в белый — в горное озеро, спокойные воды которого безмятежно искрились под солнцем. Желая умыться, путник склонился к озеру, и только брызги коснулись его рта и ушей, как к нему вернулись голос и слух.

Горы хранили звенящее, безвременное молчание, так что, лишь придя обратно в Город, он заметил свое исцеление.

— Одиннадцать часов! — звонко выкрикнул человек на башне ратуши.

Мальчик схватился за уши и вскрикнул, после чего с удивлением причмокнул губами.

— Исцелен, — прошептал он и вспомнил об умывании в озере.

В голове его уже по пунктам складывался план. Сперва найти пустую бутылку. Во-вторых, снова отправиться в горы и наполнить бутылку целебной водой. Затем промыть той водой глаза горожанам. В итоге все исцелятся. Но обойдя, как ему казалось, все Альпы и не найдя на сей раз заветного озера, расстроенный мальчик вернулся в Город.

«Чудо бывает нечасто», — размышлял с горечью он.

— Эй, на башне, который час?

— Двенадцать часов, один-один-два-четыре.

— Спасибо.

Тогда мальчик вскочил на несколько пролетов лестницы вверх и оттуда принялся говорить:

— Послушайте, вы все слепы! Понимаете ли вы это?

Первые прохожие остановились внизу и заспорили, с ратуши ли раздается голос, а если с ратуши, то у какого товара может быть такая загадочная реклама.

— Не я, — разрешил спор человек на башне.

На площадь подходили все новые любопытствующие. Однако если речь доносилась не с ратуши, то кто и зачем затевает проповедь? Владелец?! Диспут возобновлялся.

— Пусть кто-нибудь достанет списки!

— Вы видеть не можете, — объяснял мальчик.

Представителем мира науки вперед выступил Зигмунд фон Мюке.

— Что значит — «видеть»? — спросил он, задрав голову кверху. — Сколько метров до Потолка?

— Когда глаза наблюдают не только темноту, они различают цвета. У всякой вещи есть цвет, например, камень серый. — На время мальчик умолк, пытаясь найти в Городе иной окрас. Даже одежды, кожа и сами глаза жителей были пепельно-серыми, как камень. — Или вот цветы в клумбе — лепестки пурпурные, в белых прожилках, и зеленые стебли.

— Лженаучно, — нарочито громко произнес уходивший Зигмунд. — Нет, это не Владелец. Что и требовалось доказать.

Но мальчик не останавливался:

— Форму и положение вещей необязательно нащупывать руками, их можно видеть глазами издалека.

Боркенкефер и фон Мюке вострепетали, а убежденные просвещением, что глаза — элемент слухового аппарата, обыватели напрягались, прислушивались, но так и не услышали непонятных цветов и форм. Только сосредоточенные сопения соседей по толпе шелестели вокруг. Подступило скорое разочарование, и все стали возвращаться к насущным делам.

— Готов поспорить, непонятные слова он выдумал все сам, — еще шумел на площади Боркенкефер, размахивая тростью. — Он шарлатан и скоро заговорит о деньгах.

— Но, несмотря ни на что, поводыри фон Мюке останутся для вас верными товарищами. — На всякий случай у фон Мюке всегда был готов запасной план.

Мальчик же спустился с лестницы и покинул Город навсегда.

Возможно, если бы мальчик заявил: «Покажите мне сколько-нибудь пальцев, а я, не касаясь, назову их число. Три» — и кто-то воскликнул бы в ответ: «Верно!» — то простое любопытство и детская любовь к разного рода фокусам были бы в силах вернуть людей обратно на площадь и заставить их слушать. Хотя наверняка бы Боркенкефер стучал тростью в негодовании: «Кто кричал? Они заодно!» — или Зигмунд фон Мюке возразил бы: «Должно быть этому научное объяснение, и я его найду…» А впрочем, нет смысла гадать о несбывшемся.

Когда в октябре достопамятного 1799 года войска фельдмаршала Суворова, завершая легендарный переход через Альпийские горы, уже спускались в Баварию на зимние квартиры, разъезд фельдмаршала наткнулся на Город. Непобедимый Суворов писал об этом случае императору Павлу: «Там явилось зрению разведчиков множество слепцов, обычной жизнью существующих в селении, сооруженном средь гор, и о несчастии совсем не сведущих. Зрелище то показалось удивительней даже вида моста Тейфельсбрюкке, тонкой каменной нитью скалы связующего. Пребывая, однако, в необходимости в сей же день снизойти в долину рек Иллер и Лех, вынужден был отдать приказание войскам Вашего Императорского Величества без остановки следовать означенному пути…»

Дальнейшая судьба Города слепых неизвестна, и навечно останутся сокрытыми тайны, что Вотан фон Мюке мог видеть, но держал ото всех свое умение в тайне, мальчик являлся незаконнорожденным сыном любовников Зиглинды Боркенкефер и Зигмунда фон Мюке, а человек на башне ратуши был на самом деле безумным курфюрстом Баварии Максимилианом V.

Захваченная в клешни Арктики стальная гора дрейфует со льдами. Разорванные черные кресты под слоями белой наморози. Над белыми глыбами торчат слишком правильные, слишком человеческие раструбы застывших в тишину, отстрелявших свое пушек. В клочок промерзлой земли вбиты намертво три бетонных треугольника. Сквозь иней едва читается: «Героям-североморцам… 1941–1945».

А чуть севернее, под созвездием Ursa Minor, или Малая Медведица, приветствующий мир писк издали двое белых медвежат. Старшего брата назвали Кохаб, младшему дали имя Феркад. Вслед за первым писком детеныши сладко зевнули. Умиленные стихии сбавили вой ветра среди ледяных клыков полюса, погасили северное сияние, припорошили младенцев пледом из пушистого снега. Звезды полярной ночи неторопливо поползли вокруг небесной оси. Косатки поднялись с пустынных глубин океана, чтобы запеть протяжную и печальную колыбельную песню.

Детство может быть счастливым и в Арктике. Особенно когда румяное от мороза солнце, разгоняя затянувшиеся сумерки, пробегает по льдинам и снегу лавиной искр: пейзаж исполняет важную роль в благополучном взрослении.

— Давай вырастем, сядем на айсберг и поплывем к Южному полюсу, — мечтал Феркад. — Станем охотниками на пингвинов.

— Сперва надо вырасти, — возражал Кохаб, отличавшийся прагматичностью.

Искусный и хлесткий ветер Борей выдул арку из снега и льда. Через нее молодые медведи перебрасывали морского зайца, служившего мячом. Правила игры менялись и усложнялись по ее ходу. Запущенный заяц должен был коснуться поверхности льдины ловящего, тогда бросающему добавлялось очко.