Дмитрий Райц - Стражи полюса [два рассказа]

— Семьдесят три — семьдесят один, — объявил счет Кохаб, разминая в лапах мяч.

— Семьдесят один — семьдесят три, — поправил брата Феркад, изготовившись к ловле.

— Я попросил бы меня не мять, — влез в диалог морской заяц, но вдруг взмыл в небо. При пролете зайца под аркой гол засчитывался.

— Семьдесят один — семьдесят четыре, — не скрывал ликования Кохаб.

— Давай до восьмидесяти гол о в. То есть г о лов, — будто бы невзначай предложил Феркад.

— Нет, до семидесяти пяти, — сказал Кохаб и размахнулся.

Если заяц оказывался в море, его вылавливали обратно и право броска переходило к ловившему.

Феркад отступил к самому краю льдины, чтобы иметь пространство для разбега.

— Ну, я тебя проучу! — засмеялся он.

Когда мяч выскальзывал из лап ловящего в воду, гол не шел в зачет и бросок повторялся. Игра была благородной.

— Семьдесят два — семьдесят четыре! — воскликнул Феркад, вновь разбегаясь. — Семьдесят три — семьдесят четыре!

Напряженное волнение нарастало, а после возгласа Феркада:

— Дай же мяч скорей… Семьдесят четыре — семьдесят четыре… — достигло апогея.

Очко считалось и при вылете зайца в океан, если он задевал край площадки. Феркад запрыгал, издавая победный вой:

— А я предлагал до восьмидесяти!

Из берлоги зарычала бабка-медведица:

— Феркад, Кохаб, домой!

— Давай еще раз, до первого гола, — предложил Кохаб.

— Ладно, — согласился Феркад.

Морской заяц, вылезая из воды, заявил:

— Бабушек надо слушать и уважать, молодые звери, — но был немедленно подброшен.

Бабка вылезла из берлоги и села около арки. Наблюдая за игрой, она ворчала:

— А потом эти лапы грязные в рот… Сейчас мамка выйдет и вам задаст…

Мяч плюхнулся на половину Феркада и тяжко вздохнул.

— Давай до двух. — И, не дожидаясь согласия, Феркад запустил зайца ввысь.

Чтобы вымахать под три метра, милому белому медвежонку требуется всего три полярных дня и ночи. По прошествии назначенных суток Кохаб и Феркад могли бы счастливо играть в мяч целым моржом, но братьев разлучила дурная компания. Феркад связался с полярной совой. Совы и так не самая приятная разновидность птичьего класса, а новоявленный приятель Феркада и среди своих слыл сукиным сыном. Он просил именовать себя Ланием, что на латыни значило «мясник».

— А почему «мясник»? — интересовался Феркад.

— Звучит чертовски злобно.

Ланий взмыл до потолка зла, и ему оставалось либо продолжать парить у верхнего предела, либо опускаться к лучшему. Совиный выбор пал на первое.

Как-то раз во время охоты Феркада на нерп Ланий с высоты приметил затаившегося медведя и возопил на всю округу:

— Черт, медведь!

Нерпы, не разбираясь, кто же из названных двоих пришел по их души, поныряли в море. Довольный собой, Ланий спустился на лед.

— Послушай, это не дело… — начал раздосадованный Феркад.

— Какие-то проблемы? — раздухарилась яростная птица. — Проваливай, это моя земля!

Молодой медведь поднялся на задние лапы во весь свой трехметровый рост и с чувством полного превосходства ответил:

— Никаких проблем.

— С таким-то ростом — зачем ты вообще прятался? — восхищенно усмехнулся Ланий. — Было б три метра во мне, убивал бы не таясь. С таким ростом грех не убивать.

Феркад обнажил клыки в улыбке, и так сошлись жизненные тропы столь различных существ, чуть еще повились вместе по северу, а после свернули к югу.

— Юг — это все-таки не север, черт бы его побрал. — Логика Лания была труднооспорима.

Приятели забрались на шедший мимо айсберг, и Курильское течение понесло их к искомому счастью. Удалой медведь даже не обернулся взглянуть напоследок на отчий полюс, стягиваемый в точку растущим расстоянием. Его острый глаз через скрученные в подзорную трубу лапы жадно высматривал впереди неизвестные земли с манящим именем «юг».

Расставшись с братом, Кохаб взялся устраивать личную жизнь. Миниатюрная (метр восемьдесят в длину и метр в холке) Урсула одним появлением в его жизни покорила навек белошерстого юношу: молодая медведица, озаренная огнями северного сияния, выпорхнула из Ледовитого океана и стала грациозно отряхивать блестящий мех. В вопросах любви важней всего инициативность, красноречие и лихость. Перечисленными качествами Кохаб обладал в избытке, и через восемь месяцев под звездами Малой Медведицы запищали рожденные Урсулой сразу три малыша. Такое бывает редко, а значит, иногда все-таки случается.

Кохаб сделался образцовым родителем большого семейства. Пока Урсула обставляла берлогу и нянчилась с пищавшими без продыху ребятишками, ее муж отправлялся на поиски пропитания. Однажды он вернулся, волоча за рог жирную тушу нарвала. Историю легендарной охоты Кохаб часто рассказывал детям на сон грядущий:

— «Это его рог! Его я узнаю из тысяч! Это нарвал!» — воскликнул я, когда острая пика пронзила морскую гладь. Вслед за рогом показалась страшная пятнистая голова. Наши взгляды встретились. Взгляд зверя, полный ненависти и зла, налитый кровью, вперился в самую мою душу. Не раздумывая я бросился в воду. Едва различимый в подводном мраке силуэт нарвала повернулся, направил на меня смертоносный рог и взмахнул хвостом, устремляясь ко мне. Уже горели сквозь ледяную муть его жуткие глаза, я нырнул под нарвала и саданул когтями по рыбьему боку…

— Но, папа, нарвал — млекопитающее, — поправляли Кохаба малыши, как всякие дети, много знавшие о мире животных.

— Не суть, — продолжал отец. — Багряное облако окутало нарвала; он мотал рогом в надежде нанести мне ответный укол, а я продолжал драть лапами его тушу. Новые раны только пуще взбесили зверя. Оставалось извести его силы, и я кинулся наутек. Никогда еще в жизни мне не доводилось так быстро плавать, но враг не отставал. Кровавый шлейф тянулся за ним. Я вскочил на льдину, и сразу же длинный рог пробил лед, так что острие застыло у самой моей морды. Могучий последний удар нарвала прошел мимо.

Разумеется, дети не унимались:

— Еще, еще сказку…

— Ладно, слушайте. Поймал однажды медвежонок моржа, но не захотел делиться с братьями. Взяв тушу, он направился в лес — думал там полакомиться ею в одиночку, а чтобы не заблудиться, отщипывал от моржа кусочки сала и бросал их себе вслед. Налетели синицы и склевали сначала все сало, а потом выклевали глаза медвежонку. Не надо было жадничать. Спокойной ночи и сладких снов, милые дети.

В детской половине берлоги появлялась Урсула. По обычаю молодые родители смотрели с гордостью и умилением на спящих чад, а потом уходили к себе.

Если бы перенестись в этот самый миг по обручу сто шестнадцатого градуса восточной долготы градусов на пятьдесят к экватору, то взору явилась бы следующая картина.