Юстис Рей - Духовка Сильвии Плат [litres]

– И чего же ты хочешь?

– Я хочу… хочу, чтобы его наказали, – сказал он неуверенно, но позже под пристальными взглядами остальных четко добавил: – Он должен понести наказание.

– Я помогал ей, чёрт бы вас побрал! – воскликнул отец.

– Роберт, ты не можешь говорить, – отметил Патрик спокойно.

– Я имею права объясниться, раз уж судят за такое по всей строгости.

– Не нужны нам твои объяснения! – восклицает кто-то из присутствующих, его поддерживают одобрительными возгласами.

– Это дело решённое, – заявляет муж «пострадавшей». – Есть с десяток свидетелей, которые видели, как ты прикасался к моей жене.

– Тогда они видели и то, что я сделал это, чтобы помочь ей.

Мужчина хотел ему ответить, но Патрик остановил его поднятием руки.

– Не нужно, Сэм. Не нужно. Очевидно же, что он не в себе.

Тот согласился, кивнув.

– В нём дьявол! – крикнули из глубины зала.

– Убить дьявола!

Патрик молчал, ожидая тишины.

– Что ж, я думаю, мы поступим следующим образом… – он затих, глядя вдаль, а потом на Сэма.

– Забить его камнями!

– Привязать вверх ногами!

Одно предложение хуже другого.

– Пятнадцать раз. За каждый счастливый год, проведённый с твоей женой.

– Пятнадцать, – шепнул Сэм и весь затрясся, складывая руки для молитвы, – пятнадцать… – он повторял это число лишь губами ещё с минуту, словно молитву.

Что пятнадцать? Пятнадцать раз перекреститься? Пятнадцать раз предстать перед религиозным собранием? Что?

– Но для начала произнесём молитву о спасении души. Он должен избавиться от дьявола и исцелиться.

Патрик окинул всех окружающих всевидящим взором и выдержал продолжительную паузу.

– Повторяй за мной, – сказал он отцу. – Господь Иисус, я признаю, что я – грешник…

Отец попытался освободиться от верёвок, которыми связали его руки, озлобленно прорычав.

– Его держит дьявол!

Пожалуйста, скажи, что они просят. Пожалуйста!

– Господь Иисус, я признаю, что я – грешник… – произнес Патрик снова уже настойчивее, укоризненно, но спокойно глядя на отца.

– Господь Иисус, я признаю, что я – грешник… – повторил отец, невидящим взглядом смотря вперёд. Это было унизительно и в то же время грустно.

Вдали раздался гром, от звука которого я вздрогнула. В здании пропал свет, поэтому зал на время освещали лишь свечи. В их свете этот обряд «очищения» выглядел ещё более жутким. Патрик даже не обратил на это внимание.

Я скукожилась у окна, пытаясь не стучать зубами от холода и ужаса.

Дальше отец говорил за священником, не сопротивляясь.

– Прости меня за все грехи, которые я совершил в жизни….

– Прости меня за все грехи, которые я совершил в жизни….

– Я верю, что Ты умер на кресте за мои грехи и воскрес для моего оправдания перед Богом Отцом….

– Я верю, что Ты умер на кресте за мои грехи и воскрес для моего оправдания перед Богом Отцом….

– Я приглашаю Тебя в мою жизнь….

– Я приглашаю Тебя в мою жизнь….

– Я открываю мое сердце для Тебя….

– Я открываю мое сердце для Тебя….

– Войди в него…

– Войди в него…

– Я принимаю Тебя моим Господом и Спасителем….

– Я принимаю Тебя моим Господом и Спасителем….

– Веди меня по этой жизни…

– Веди меня по этой жизни…

– Я отдаю мою жизнь в Твои святые руки…

– Я отдаю мою жизнь в Твои святые руки…

– Аминь.

– Аминь.

Все остальные тихо перекрестились. Свет загорелся, а потом пару раз потух, но в итоге полностью восстановился.

Патрик тяжело выдохнул, открыл глаза и поднял руки, сложенные в молитве так, что кончики пальцев касались рта. В тот день преподобный надел абсолютно обыкновенный чёрный костюм, и лишь белая колоратка [31] Колоратка, или римский воротник, – элемент облачения клириков и иных священнослужителей в западных Церквях и церковных общинах, представляющий собой жёсткий белый воротничок. выдавала его принадлежность к священнослужителям. Он всегда выбирал простую одежду.

Украшение у него имелось всего одно: перстень с большим изумрудом на безымянном левом пальце, который в тот вечер зловеще поблескивал в свете свечей и ламп. С минуту Патрик о чём-то думал, а после резко перевёл взгляд на Сэма. Тот только и ждал знака. Преподобный кивнул ему и тихо удалился. Сэм с силой ударил отца по лицу. Остальные вели отсчёт.

Пятнадцать ударов. Ударов!

– Один! – слышался смешанный хор мужских голосов.

Патрик больше не вернулся.

Как только Сэм ударил его в первый раз, я вздрогнула, потому что ожидала чего угодно, но только не этого.

Отец не мог сопротивляться, даже если бы хотел. Как же предусмотрительно они связывают заранее руки. Он молчал, тихо и гордо снося побои, поднимаясь после каждого удара. Меня захлестнула жалость к нему и в то же время я восхищалась тем, как стойко он себя вёл.

– Два!

Инстинктивно отпрянув от окна, я поскользнулась, наступив на мокрый камень, и упала, вскрикнув от боли, так как что-то острое впилось мне прямо в позвоночник. Из глаз хлынули слезы, тут же смешавшиеся с дождём.

– Три!

Я не знаю, услышал ли кто-то мои крики, но так перепугалась, что, встав на колени, постанывая, медленно поползла по камням, время от времени утопая в мокрой земле.

– Четыре!

Я исполосовала себе все колени, но боялась встать и снова упасть. Кожу пекло нещадно. Ливень не унимался.

– Пять!

Добравшись до ровной земли, я, несмотря на боль, поднялась на ноги.

– Шесть!

Мне очень хотелось обернуться, но то ли от страха за отца, то ли от страха, что выходящий из здания Патрик меня заметит, я этого не сделала. Сначала я побежала к церкви, а после по дороге. Домой.

Колени саднили. На полпути я уже не могла бежать, а лишь идти, согнувшись пополам из-за боли в спине.

Как только я залезла в дом в то же самое окно в туалете, через которое выбралась, я упала на кафельный пол и тихо заплакала. Теперь осознанно, не от физической боли, а от душевной. В доме стояла тишина. После уличной темноты свет от лампы бил по глазам. Я встала, не давая себе времени на истерики. Страх сменился ненавистью, которая меня уже не покидала.

Я посмотрела в зеркало и не увидела себя, потому что от боли, испуга, страха и злости превратилась в страшное животное с красными глазами, в озлобленного зверя, дьявола. Это был кто угодно, но только не человек.

Тихо выйдя из туалета, я прокралась к гостиной. Джейн всё ещё спала. Я поднялась в комнату и переоделась в сухое, оставив мокрые грязные вещи в ванной, также я осмотрела спину. К счастью, никаких серьезных повреждений не обнаружила, только красноту и царапину. На следующий день появился огромный синяк. Кажется, я легко отделалась.

Выйдя из ванны, я увидела, что часы показывали без двадцати трёх десять. Значит, я не нарушила комендантский час, а следовательно, никто не мог меня ни в чём обвинить, даже если увидел. Или мог? Так же как обвинили отца?