Юстис Рей - Духовка Сильвии Плат [litres]

– Понять что?

– Что отсюда надо бежать как можно скорее, не жалея, не оборачиваясь.

– Ты говоришь это из-за того, что меня избили?

– Я говорю это потому, что тебя избили ни за что. Этот город прогнил до самого основания. Неужели ты не видишь?

Мы простояли в тишине, казалось, целый час, но он больше ничего не сказал, а я не видела смысла повторять одно и то же.

– Если вдруг передумаешь или просто захочешь поговорить, то я буду в своей комнате, – я тихо вышла из кухни.

Что бы там ни было, я действительно любила своего отца. Я восхищалась его мужеством, ведь он перенёс очень много. Ещё задолго до обряда «очищения». Но в тот день я его ненавидела за то, что он до сих пор находился во власти моей матери.

Он так и не поднялся ко мне. С утра он как ни в чём не бывало ушёл на работу. Я не представляла, как можно смотреть в глаза коллегам, которые сотворили с ним такое. Но он, видимо, думал по-другому.

Среда в школе Корка, как обычно, началась с химии. Увидев меня, зашедшую в класс, ты выпрямился и слегка встрепенулся. Во взгляде читались волнение и куча немых вопросов. Я неловко улыбнулась, дав понять, что всё в порядке, хотя на самом деле в душе́ я выла и рыдала, осознавая несправедливость наказания, совершившегося прошлым вечером.

В тот день я добиралась до кабинетов быстрыми тихими перебежками. Мне не хотелось никого видеть и ощущать на себе презрительные и жалостливые взгляды, ведь все знали, что произошло вчера вечером.

Сидя на большой перемене на подоконнике возле кабинета литературы, я жевала приготовленный Джейн сэндвич с джемом. Я терпеть не могла этот джем.

Из глубины коридора ко мне приближалась мужская фигура. Прикли. В тот день он надел коричневую вельветовую рубашку и ремень с большой пряжкой, из-за чего слегка походил на ковбоя. Облокотившись на подоконник, он пару минут молча стоял.

– Как он себя чувствует? – спросил он тихо, подняв глаза.

Я уставилась на свой сэндвич и аккуратно сжала его, так, что по краям потёк красный джем, словно кровь.

– Вы были там. Вы знаете, – отозвалась я, вернув недоеденный сэндвич в коробку для обедов. – Его лицо… оно теперь как… как… – у меня так и не нашлось правильного слова, чтобы описать это, – у него в глазах что-то потухло. Вы унизили его. Он вам этого никогда не простит.

Прикли кивнул.

– Я чувствовал себя так же, когда был на его месте.

На секунду я перестала дышать.

– Вы… вас тоже?

Он кивнул.

– За что?

– Это случилось давно, ещё когда я учился в старшей школе. Я заговорил с девушкой, с которой мы не были представлены. Её отец увидел и заявил на меня.

– За разговор? – опешила я.

– Раньше правила в Корке были гораздо суровее, чем сейчас, – только и ответил он, не вдаваясь в подробности.

– Так эта девушка сопротивлялась? – поинтересовалась я, заранее зная ответ.

Он усмехнулся.

– Нет.

Я призадумалась, а он продолжил:

– Я тогда получил семнадцать ударов от её отца, за каждый год её жизни.

– Вы с ней больше не виделись?

– Мы поженились после того, как я вернулся в Корк. Мы с ней никогда не говорили об этом случае.

– И где она теперь? – поинтересовалась я. Мне хотелось знать, ведь я давно заметила его обручальное кольцо, но никогда не видела его жены.

– Она умерла.

Я едва открыла рот, чтобы извиниться, но он тут же отвел взгляд, видимо, не желая больше слушать соболезнований. Я заметила, как он погладил обручальное кольцо большим пальцем правой руки.

– Я не знала, – отозвалась я глупо, не понимая, что ещё можно было на это сказать. Признаться честно, я не слишком хороша в утешениях.

– С тех пор я стал равнодушен практически к любой несправедливости, происходящей в Корке. Когда теряешь кого-то, кого любишь, то всё вокруг вдруг резко теряет смысл. После её смерти я перестал бороться.

– Почему… почему вы рассказываете об этом мне?

– Ты должна понять, что религиозное собрание и обряд очищения – или как они его называют – ничего не значат. Это неприятно и унизительно для того, кто его переживает, также физически болезненно, но на этом жизнь не заканчивается. Пойми, те, кого ты любишь, всё ещё с тобой. И тебе совсем не обязательно сидеть тут одной, скрываясь ото всех.

– Я не скрываюсь! – тут же возразила я. Это была неправда.

Он снисходительно взглянул на меня, чуть приподняв брови.

– Мне просто нравится уединение, – объяснила я, по-детски не желая признавать свой страх. И вот это было правдой. Но вряд ли относилось к данной ситуации, ведь я сидела одна не потому что хотела этого, а потому что вокруг не оказалось никого, кто не стал бы напоминать мне о случившемся.

– Тебе следует быть осторожной, но это не значит быть одинокой.

– Вы меня пугаете….

– Я так страшен? – удивился он с иронией в голосе.

На самом деле, как я уже писала ранее, в целом он мне нравился, но я не до конца понимала его.

– В классе вы так холодны, строги, почти грубы со мной, а сейчас просто подходите и начинаете задушевную беседу.

– Я никогда не был груб с тобой.

– Но и не слишком добр.

Он скрестил руки на груди, призадумался и, улыбаясь, уставился в пол.

– Сколько я ни работал в школе, у меня никогда не было любимчиков. Я предпочитаю вести себя со всеми одинаково, чтобы ни к кому не привязываться. Однако сейчас у меня впервые в жизни появилась любимая ученица, – он по-отечески посмотрел на меня поверх своих очков, – но я скрываю это, – шепнул он почти заговорщицки, – чтобы никто не знал о моих слабостях. Быть просто человеком в наши дни – непозволительная роскошь.

Я смотрела на него во все глаза, не в силах поверить происходящему. Я не знала его как человека, но он действительно был лучшим учителем, которого я когда-либо встречала.

– Спасибо, что сказали мне всё это.

– Пожалуйста.

Очевидно, что благодаря этой беседе мы не стали лучшими друзьями и он не прекратил вести себя со мной в классе как прежде, но всё же этот разговор что-то изменил между нами. Для меня он много значил.

В среду после занятий с Дороти я зашла в школьный туалет и ополоснула лицо холодной водой, чтобы смыть с себя хотя бы часть всего того, что я чувствовала, общаясь с ней. Облокотившись на раковину, я взглянула на свое отражение. Я выглядела вполне сносно, учитывая бессонницу и стресс. Я быстро показала себе язык и усмехнулась. Мое отражение сделало то же самое. И вдруг я услышала еле различимый то ли всхлип, то ли вздох из последних кабинок. Я насторожилась, прислушавшись. Звук не становился громче, но и не утихал.

Я выключила воду и тихо подобралась к кабинке, из которой, как мне показалось, шёл звук. Кто-то плакал, причём стараясь делать это как можно тише, видимо, прикрывая рот рукой. Я плакала так не раз, поэтому знала, что это граничило практически с физической болью.