Наталия Ким - По фактической погоде

— Так это… а че не предупредила, не позвонила?

— Нахера? Я че — домой должна предупреждать, что приду?

— Тебя ж… ну ты давно не приезжала, мы бы тут ну… сготовили чего, давно ж не виделись… Ты откуда вообще?

— Оттуда, блин. Работала я. Выходной у меня сегодня… Завтра уеду.

— Как — завтра? Ты че? только приехала — и на один день?! Мама придет если только к восьми же! Я ей щас наберу от теть-Кати, ты мозги-то включи, как это — завтра уеду, после стока дней!

— Утухни, судорога… не мечись… Ну хочешь — звони, я что… Оль, слышь, я — спать, извини, ваще не волоку, что ты тут мне… устала я. Выходной у меня сегодня. Выдь, я тя прошу.

И Рита повернулась на бок, подтянув коленки к животу. Оля подумала, что так и не успела достать из шкафа юбку, но не стала возиться, тихо собрала содержимое коробки, прикрыла белую крашеную дверь и побежала к соседке — звонить матери. Мать молча выслушала Олину тираду и сказала, что раньше шести часов из поликлиники все равно не придет, а чтобы Оля Риту не трогала и вообще чтобы уезжала. Что-то в этом было не то, Оля такому повелению изумилась, но переспрашивать не стала, вернулась домой и села в кухне на табуретку, тупо глядя в окно. Шел снег.

Рита спала тяжким крепким сном почти до пяти вечера. С девяти утра она дважды встала в туалет, где тщательно с содой мыла потом после себя все, и трижды попила воду из бутылки, которую привезла с собой. Оля все сидела на кухне, пыталась что-то спросить, но сестра отмахивалась и вытягивалась на своем бесформенном стареньком диванчике лицом к стене, привычно пересчитывая про себя красные и зеленые квадратики на протертом настенном ковре.

Стемнело, вернулась мать, увидела Олю, взмахнула руками и, не раздеваясь, прошла в комнату, где была Рита. Та уже проснулась и села.

— Явление Христа народу, посмотрите-ка. Ну здравствуй, доча. Отоспалась, поди?

— Здрасте вам тоже… отоспалась вроде… а ты с дежурства, что ли?

— С дежурства не с дежурства, не суть. А суть — если ты отоспалась, то собирайся-ка, знаешь… откуда пришла собирайся! — голос у матери тоненько дрожал, Оля сразу поняла, что она совсем не шутит.

— А. То есть до утра мне до автобуса — нет?..

— Нет! А ты что думала — я тут с тобой чаи буду гонять, что ли? С ней, что ли, — мать показала за спину на Ольгу, — думаешь, поговорить с ней дам? Чтобы она тоже… тоже… Собирайся, чтоб мне греха на душу не брать, звонить там кому ни то…

— Ххха! А не грех, мам, гнать человека из дома родного? Я тут еще прописана, я думаю?

— Прописана, и что? нет такого закона, чтобы я в доме даже прописанную… тебя! должна была…

— Мам, слушай… вот те крест… я все за собой… Я, думаешь, не понимаю… Я живая еле, ну ты ж видишь, не гони, мам, пожалуйста, ну не гони сегодня-то, у меня выходной, понимаешь, один только выходной, я на него ехала сюда, домой… душой полечиться, мам, отлежаться в норе родной, ну ты пойми ж меня, я не знаю, встретимся еще, дай до утра добыть, мне ни есть ни пить не надо с вами, у меня свое все…

Рита зашуршала пакетами, но мать в исступлении вырвала у нее из рук пакеты, швырнула в коридор, наподдала ногой китайскую спортивную сумку:

— Вон отсюда!!! никогда больше не ехай сюда, забудь, все забудь, нас забудь, что мы есть твои родные родственники!!! Уходи, Рита, к своим иди, таким же… плечевым!!!

Рита зыркнула на мать, потом остановила взгляд на Оле.

— Оль, ты тоже хочешь, чтоб я ушла? Ты тоже такие слова уже знаешь?..

Оля в отчаянии смотрела на эту сцену, напрочь забыв про юбку, пельмени и кино. Она понимала, что совершается страшное. Ее невзрослое сердце щемило, мелкие слезы копились в глазах, но она еще не плакала:

— Мам, Ритуль, ну мам… ну пусть она, пусть с нами, она уставшая какая, мам, видишь, ну прям серая вся… Ну мы же не виделись сколько…

Мать повернулась и тихо вышла из комнаты, оделась, закрыла дверь. Рита глянула в окно — мать шла к соседке, тете Кате.

— Ох, епть, никак и правда звонить надумала… ну вот же… Олька, набери мне эту бутылку с-под крана, слышь, уходить мне надо…

— Рит, ну да ты че, ну она просто… Куда ей звонить-то, зачем, кому?

— А в ментовку, куда еще, — Рита быстро засовывала пакеты в сумку. — Ты ж слышала, как она меня… будто это приговор какой… Ты воды-то налей! — прикрикнула.

Оля налила сестре воды, Рита, уже одетая, ждала ее на пороге. Она открыла дверь и увидела, как по тропинке от их дома, оглядываясь, бежит тети-Катина старшая внучка — видать, ходила проверяла, дома ли еще Рита.

— Спасибо. Куда бы мне… Да уж тут ни к кому не сунуться, я так чую, щас вся улица будет знать, что у Синельниковых Ритка явилась домой, шалавая… Че, мать тебе не вещала еще? Удивительно! Небось думала, что я сдохну, а не приду домой, вот и поберегла тебя! Да ты ж пару лет как в городе, да? Лялька звонила что-то про то… Ладно… я побегла… Уж как увидимся — не знаю. Если что, — хохотнула Рита, — открыточку тебе пришлют, тебе, не матери! Целоваться не будем, больная я. Давай, Олька… держи… — Рита грязно выругалась, — на запоре, поняла? Не будь дурой! — Она повернулась и мелкими шагами двинулась в сторону трассы Оренбург — Москва.

Оля посидела дома, сняла с Ритиной постели белье, покрывало, засунула в пакет, подушки и одеяло бросила на холод. Матери все не было. Оле было жаль Риту — слыхала от девчонок, что плечевые — самая низшая каста в проституточной иерархии, ниже некуда, как с дальнобойщиками от заправки до заправки (несколько десятков километров и называлось — «плечо») кататься за триста рублей, сто в карман, двести крыше. Конечно, она давно уже слышала про сестру, что та работает на стоянках, где фуры дальнобойные становятся в круг, а в центре круга — «плечевые», какой фарами поморгает — в ту кабину лезь… Сколько их на федеральных трассах гибло, пропадало — не счесть. Одна у них раз была, чудом вырвалась как-то, в массажный салон поступила, рассказывала, что обморожения вечно были, сколько на морозе-то стоять, что трофические язвы на ногах лечила, гепатит, который скрыла при приеме на работу, еще удивительно, что не цапанула ВИЧ, что ценятся те, кто еще не рожал, но, бывает, и 40-летние работают — наберут кредитов, а как отдавать? Что самое жуткое — попасть на гимор, то есть на групповое изнасилование, ведь сколько их там на самом деле, кроме водилы — поди знай заранее. Но работали, трасса — она как наркотик, так та, из салона, говорила, трудно отказаться. Про одну старую шалаву слыхали, что она за три года на корову заработала, а за следующие пять — на «Оку», но может врали, кто ее в глаза видел. А Рита, видать, вляпалась всерьез… А у них, гляди, тоже такая же традиция — 14 февраля выходной брать, надо же…

А еще Оля подумала, что ей-то самой как раз сильно повезло — работать в тепле, в одной комнате всего втроем и только по вызову к проверенным клиентам, сауны или особняки в частном секторе, она как-то с самого начала была на хорошем счету, покладистая и расторопная, и один постоянный клиент ей завтра обещал подарить духи. «Маме потом отдам, — рассеянно размышляла Оля, — а то расстроилась, поди, из-за глупой Ритки… что ей дома не жилось? В Ульяновске бы тоже пристроилась, нет, в Оренбург понесло… Эх, жаль, выходной зря пропал…»