Наталия Ким - По фактической погоде

Милька вышла из ванной и провела еще полчаса перед зеркалом. Завтра, конечно, она сперва съездит на кладбище к навязчивой дуре Графину, так и быть, найти вот только красных свечек с позапрошлой Пасхи, куда-то она их тогда припрятала, вынув из куличей. Новые покупать — еще чего, тратиться, и эти сойдут. Да, как бы не так — все-таки сперва в больницу, на кладбище тащиться с пачкой памперсов, глупей не придумаешь. Или все-таки на кладбище? До него двумя трамваями, это какой же крюк! Женщина досадливо отмахнулась от размышлений, передернула плечами, поделала дыхательную гимнастику, приводя себя в состояние умиротворения, — у Мильки оставалось еще четверть часа до прихода Полковника, с трудом наконец вырвавшегося из семейного гнезда всего на полвечера, подготовка к параду для него — святое дело, устает, бедный, и она, с помягчевшим от предвкушения свидания сердцем, решила назавтра все-таки сперва съездить в больницу. «Влажных салфеток возьму, — великодушно думала Людмила Генриховна, — с ромашкой, на обтирку… Который там час уже? не спит еще небось, мается… И все же — что она там думает по ночам, ведь ни радости, ни гадости, ни вспомнить чего, мужика своего все скрывала, смех один, и того удержать при себе больше года не смогла… А я, если по ее рассуждать, синим чулком так и помереть должна была бы… Как там говорила Графин — „по себе портки пошила и других в них сует“. Нет, все-таки сперва на кладбище».

«Митька, пятилетний сын Нины, сидя в прикрученном к столу красно-синем детском стульчике, тихонько перекладывал гречневую кашу из ложки в руку и ссыпал ее на пол, где вертелся песик Байрон, который мгновенно слизывал все, чем его угощал младший член семьи. Эта пантомима повторялась почти каждое утро, в зависимости от того, что Нина готовила на завтрак, — скажем, манную кашу Митька сливать не рисковал, боялся заляпаться, а еще, что Байрон может обжечься. Все делали вид, будто никто ничего не замечает: малыш преувеличенно внимательно таращился в планшет на любимых „Смешариков“, песик переставал путаться под ногами и сосредотачивался строго под Митькиным стульчиком, Нина стояла на лоджии к ним спиной и курила, и только няня Мавджуда, именующая себя Машей („для русский ухо так проще“), неодобрительно бормотала что-то под нос. Мавджуда выросла в предгорье Памира, где собак держали исключительно в пастушьих целях, потому ей непонятна была эта блажь московских семей — держать животных просто для удовольствия. Байрона она недолюбливала, он платил ей тем же, что, впрочем, не мешало им мирно сосуществовать и даже совершать долгие совместные прогулки в близлежащем парке.

Нина докурила, затушила сигарету в жестяной банке из-под кофе, стряхнула с рукава пепел и, хмуро поглядев поверх сизых низких крыш на традиционную глухую пробку на Третьем кольце, пошла собираться на работу. Она трудилась редактором в глянцевом журнале, одном из многих в крупном издательском доме. Сегодня Нине предстояло взять интервью у очень известной дамы — психотерапевта, встречу та назначила у себя в институте, институт был в двух шагах от работы, времени много, и Нина рассчитывала успеть съесть омлет в кафешке неподалеку от редакции в компании коллег, а заодно обсудить с ними грядущий спецвыпуск на „детскую“ тему, который свалился как снег на голову буквально вчера. Женщина чмокнула Митьку в макушку, велела не балагурить и слушаться Машу, попросила нарисовать к вечеру что-нибудь смешное. Митька важно пообещал и просил приезжать скорее. Нина вышла на улицу, повернула в арку, где стояла машина. За дворник была заткнута бумажка, очередная реклама свежеоткрывшейся пиццерии через квартал. Нина скомкала бумажку, засунула ее в бардачок, включила радио и, вздохнув, двинулась в сторону центра.

Из динамиков мурлыкало радио „Книга“, хорошо поставленный актерский баритон читал рассказ нового автора „из молодых“, что-то о роковой страсти 70-летней квартирной хозяйки к своему 25-летнему постояльцу-фотографу. Текст Нине понравился, ей хотелось узнать, чем окончилось, она черкнула в блокноте назва…»

Редактор крутанулась в вертящемся кресле и с раздражением прихлопнула крышку ноутбука. «Лавры Токаревой не дают покоя измученной душе, — думала она, — хотя куда ей до Токаревой. Та короткими предложениями пишет, ничего лишнего, а если какая деталь — то одна и, помимо нее, ничего не нужно, а эта тесто раскатает, что твой граф Толстой… Токарева излагает все от первого лица и ничего не стесняется и не боится — про покойников-писателей с их женами-любовницами, про своих мужиков, про домработниц и всегда о том, что смерть — продолжение любви. Казалось бы — одна палка два струна, а поди повтори. Или вот про Довлатова говорили, когда только публиковать стали эти черные сборники в начале 90-х — ах, да я такое могу писать километрами. Какая чушь! Где хоть один километр такой прозы, хоть полметра?.. Назвала героиню собственным именем, но не пишешь „я“, ссыкотно, может, что-то личное? Ну и что там будет с этой твоей Ниной 2.0 — она приедет на встречу с психотерапевтом, случайно в кафе увидит — кого? Правильно, бывшую какую-нибудь свою бешеную любовь. Они встретятся, все заверте… Потом они расходятся, потому что у каждого позади такая своя жизнь, которую уже на другие рельсы не переставить — у Нины-2 там ведь в шкафу какой-нибудь жирный скелет, дай отгадаю? О, типа психбольной сын бывшего мужа от первого брака, который содержится в интернате, а она его навещает, и нет никому до него дела, кроме этой твоей героини, а она, конечно, сама совесть и благородство, русская долюшка, долюшка женская. Короче, все как обычно — плевать всем на эту твою Нину, кроме ее детей, давайте теперь все ее хором пожалеем и повосхищаемся, как она и на следующее утро после ду-ше-раз-ди-ра-ю-ще-го расставания с любовью всей своей тупой жизни снова встанет курить на лоджии спиной к сынульке, который крошит кашу на пол псу… Байроном собаку назвала, уже где-то было у нее Байрон, только кот, в другом рассказе, ни фантазии, ни памяти… Господи, ну ведь чудовищно скучно!»

Забулькал мобильник. «Нина легка на помине, ха-ха-ха, хи-хи-хи, Злата пишет стихи», — пробормотала редактор и взяла трубку:

— Нина Сергеевна, приветствую! А я тут как раз…

— Добрый день, золотко, — проворковала трубка, — ну как там наши дела?

— Дела — ну как, работаем… Вот только что ко второй повести перешла…

— Как мило, Златочка, вы стремительны, как…

— …домкрат…

— Что, простите?

— Нет-нет, ничего! Если вопросы будут — я соберу в файлик и вам пришлю, ну как обычно, да?

— Конечно, дружочек, как обычно, вы мой ангел, моя великая китайская стена. Златочка, я, собственно, чего звоню — вы, надеюсь, относитесь ко мне предвзято, то есть, хочу сказать, вполне положительно, и потому простите мне кое-какие хулиганства… В сущности, вся наша жизнь — это всего-навсего несколько устоявшихся сюжетов, нового никто не придумал… Одним словом, наберите, как закончите, а то уж и верстка не за горами… Ну, хорошего дня, Златочка!