Наталия Ким - По фактической погоде

Она помедлила, колеблясь все еще насчет юбки, потом заперла дверь и пошла к остановке автобуса, но на всякий случай — не на ближайшую. Вдруг Ритка еще не уехала.

Белые буквы от «А» до «Д» на синем фоне, по пять штук в ряд. Мучительное движение памяти, попытка изъять из многослойных выпукло-вогнутых глубин следующий кадр, неимоверные физические усилия, потеют ладони, меленько дрожит веко: «Если я сейчас не вспомню, то кто-то умрет…» Еще одно усилие мысли, и тело благодарно обмякает: вспомнила. «Синий, красный, белый, желтый квадратики». Какая-то в них была последовательность, левый верхний точно был синим, но как дальше?.. «Вот вам стол, а вот скамейка, взяли в руки карандаш…» Почему эта песенка в миноре, детская же передача?.. Мысли путаются, мешает какой-то гул, кто-то гулит, какое смешное слово — «гулить». Но нельзя, нельзя отвлекаться — по квадратикам медленно передвигаются котик и смешная лопоухая собака, более всего похожая на бассета, так странно, не было бассетов в СССР в 70-х, хотя художник мог же видеть наверняка в каких-нибудь западных журналах фотографии этих коротколапых нелепостей собачьего мира с ушами, метущими пол. Котик скачет за птичкой в виде буквы «А», предполагается, что это непременно аист. «Вас участники программы будут грамоте учить, если не забыли мамы…» Что не забыли? Покормить? Отлупить? Наградить?.. Песик-псевдобассет лижет котенка и виляет хвостом, как будто минутная стрелка часов застряла на одном месте и никак не решит, куда ей двинуться, вперед или назад.

Вдруг обрел форму и стал понятен источник гула — соседка по палате что-то раздраженно выговаривает по телефону мужу: что-то не то он принес, не тот крем, не тот лосьон, неправильные тапочки, и ничего-то ему нельзя поручить, и ни о чем он не думает, кроме. Что «кроме», NN не очень уловила, в голове все плавилось — кровать втиснута вплотную к батарее, которая жарит так, будто это ее последний шанс продемонстрировать все свои технические возможности. Пару раз за последние недели NN робко просила кого-нибудь из ходячих сопалатниц открыть хотя бы на пять минуточек фрамугу, но женщины были как глухие, сплоченный обстоятельствами коллективчик, гордый превосходством самостоятельности. «Памперсная», — называли они NN между собой, не особо заботясь о том, слышит она это или нет.

«АБВГДейка, ЕЁЖЗейка, ИКЛМНейка, ОПРСТейка, УФХЦЧейка, ЭЮЯйка, накрывай на стол, хозяйка. Жительницы сказочного городка Заходерска, где живут также Бука, Бяка, Мним и иже с ним, мечут на стол пироги с твердыми знаками, жаркое из свежих ятей, супы с нежнейшими жирными ижицами. И все-таки, почему же минор?.. Помнится, жизнерадостный ходульный юноша из той же страны мультипликационных лопоухих собак вставал на голову вполне в мажоре: „Прекрасно, если вам с утра воскликнуть хочется ‘ура!’, кричите на здоровье и не спорьте“. Трудно себе представить, что кто-то отказался бы в то время крикнуть „ура“, особенно когда от тебя этого ждут, так что какие могут быть споры… А дальше что? „Когда заглянет к вам рассвет… и птичий хор подхватит вашу пееееесню…“ Это ту самую, от которой легко на сердце, веселую. Фууу, как же жарко, Господи, хоть бы уж дождь прошел, нормаааааальный летний доооождь…»

После операции на позвоночнике, случившейся три года тому, NN могла лежать только на спине. Так случилось, что у нее не было ни мужа, ни детей, ни близких друзей, всю свою жизнь она привыкла опираться лишь на младшую сестру, Людмилу, Мильку, тоже не нажившую семьи. Две нестарые бобылки, плохонькие преподавательницы втуза, они зависели друг от друга сейчас гораздо сильнее, чем близнецы в утробе матери. Прожив совместно более полувека, пережив все стадии взаимной любви, ненависти, зависти, снисходительности, жалости и спасительного безразличия, сейчас они топтались на пороге чего-то совершенно нового — неизбежности окончательного расставания, когда одна с тщательно скрываемым от себя ужасом гадает, на какое число — четное или нечетное — придется ее последний вздох, а вторая несмело, но уже пробует представить себе ласково подступающую свободу от одной из частей своего тела, души и бытия. Милька приходила к NN каждый день, задавала ей два вопроса — «хочешь пить?» и «судно надо?», не получив ответа, замолкала (все уже переговорено, все бумажки оформлены, все документы подписаны, и места на кладбище в семейной ограде хватит на обеих) — до того момента, как всех посетителей просили убраться из клиники, в 20.00 медсестры гасили свет. Соседки по палате, тихо переговариваясь и ворочаясь, со временем затихали, похрапывали, постанывали, и NN оставалась вновь одна в дрожащем пограничье сна и яви, вызывая в памяти обрывки заставок к советским телепередачам — было в этом процессе нечто, что позволяло хотя бы на время вытеснить очевидное.

«Очевидное… непостижимое? А, нет, „невероятное“, конечно. Клетки делятся под звуки падающих капель. Динозавры!.. Три секунды, но настоящие динозавры, и еще летающая тарелка, красная с желтым ободком. Сколько нам открытий чудных… и опыт, сын ошибок трудных… и, конечно, „пародксовдруг“, в одно слово. Думала, это такая фамилия гения — Парадоксовдруг. Еще был мультик… я любила… по рисункам Пушкина, Юрский озвучивал. Нет, Смоктуновский?.. фамилия режиссера очень странная. Напоминает Гржемелика без Вахмурки. Станиславского без Немировича. Бойля без Мариотта… Сколько же в голове словесной трухи, мельчайшей мыльной пыли — толстым слоем поверх чего-то важного, что никак не вспомнить…»

NN сложила пальцы в щепоть и попыталась перекреститься. Память услужливо выдала картинку: нянька Аграфена — Феня Графин, неграмотная деревенская бабка, встающая с колен, затем кряхтя кладущая последний поясной поклон утреннего правила, которое она читала вслух громко, особенно по субботам, когда безбожное семейство законно отсыпалось после трудовой недели. По воскресеньям суровая Феня Графин отправлялась на службу куда-то далеко за город, приезжала тихая, кроткая и до вечера ни с кем не разговаривала, только смотрела прозрачно, а утром понедельника все вскакивали от громогласного «Госпадя, помилуй, бла-а-слави!». Графин учила NN правильно креститься, «пальчик один тудой, другой к ентому рядышком и как клювик чтоп!». «Клювик чтоп» не складывался, пальцы скребли по жесткой простыне и одноразовой пеленке. «Как обираюсь прям…» — подумала NN и вновь совершила усилие, которым вызвала песню в исполнении Мирей Матье из «Кинопанорамы» — когда-то давно NN, обмирая от сильного, немножко пионерского голоса француженки, двадцать раз подряд прослушала голубенькую тонкую пластинку из журнала «Кругозор», со слуха записывая слова незнакомого языка и распевала затем, тщательно грассируя — «пардоне муа се каприсе д’анфан, пардоне муа ревье муа ком аван…».