Дюла Чак - Глемба

— Да-да, разумеется. — Товарищ Тарка взял у меня пакетики и положил их на толстый англоязычный фолиант. — Кстати, как у него сейчас со здоровьем?

— Его недавно оперировали.

— Именно поэтому я и спрашиваю. Я знал, что он в больнице, но, к сожалению, так и не выбрался его проведать. Что делать: время — ох уж это время!

Он забарабанил пальцами по колену, а мне припомнилась тирада о времени, которую Глемба выдал государственному секретарю. Я преподнес ее так, будто она предназначалась мне:

— Дядюшка Янош не выносит в людях эту черту: неумение распорядиться отпущенным нам временем.

— Я прослышал, будто он рассердился на меня, — сказал ученый. — Но если вот опять решил ко мне обратиться — значит, простил.

Ни юмора, ни иронии не было в его словах, скорее напротив: во всем поведении ученого угадывались радость и чувство явного облегчения.

— Вы не откажетесь передать ему посылочку? — спросил он.

— Конечно, — с готовностью ответил я. — Мы каждую неделю туда наезжаем.

Тут я заметил, что на телефонном столике у одного из аппаратов плоской обтекаемой формы вспыхнул глазок. По прежнему опыту я знал: такие аппараты бывают только в кабинетах особо важных персон и предназначены для особо важных переговоров; однако не мог же я заговаривать об этом с хозяином кабинета, ведь я здесь лицо постороннее. Не успел я додумать эту мысль до конца, как на пороге появилась секретарша и не без волнения доложила:

— Председатель совета министров на проводе…

Ученый спокойно кивнул, потом перевел взгляд на меня:

— Могу я вас попросить немного обождать в приемной? Но только, — он предостерегающе поднял палец, — не уходите!

Я счел само собой разумеющимся, что мое присутствие при несомненно важном разговоре излишне, и вышел к секретарше в приемную.

— Он разговаривает с председателем совета министров, — повторила секретарша.

Эти слова прозвучали как оправдание и извинение, и я понимающе кивнул. Подойдя к секретарше поближе, я доверительно понизил голос:

— Я слышал от Глембы, что вы тоже осведомлены о том деле, по которому я сейчас хлопочу… Не могли бы вы мне открыть, зачем я здесь и что я должен передать дядюшке Яношу?

— Конечно, могу, — рассмеялась секретарша. — Мы посылаем старику лечебный чай, разные специальные смеси… Разумеется, мы не сами их составляем, но благодаря зарубежным связям товарища Тарки нам нетрудно их раздобыть. Очередная партия уже давно приготовлена, а дядя Янош все не приходит… Товарищ Тарка просто заждался его. Знаете, мы так любим дядю Яноша, но он, мне кажется, рассердился. Ведь мы не навестили его в больнице… Я-то его вполне понимаю, но и он мог бы войти в наше положение — товарищ Тарка крайне занятой человек…

Занятой человек выглянул и пригласил меня к себе.

— Панника, — обратился он к секретарше, размахивая пакетиками. — Будьте так любезны…

Секретарша взяла пакетики, а мы опять сели. Стараясь по-прежнему казаться тонким и проницательным, я заметил:

— Своеобразный человек этот Глемба… дядя Янош. Чувствуется в его натуре что-то колдовское.

Ученый зажмурился и улыбнулся, как младенец, которому во сне привиделись ангелы.

— Вам доводилось наблюдать, как он ест? — Тарка широко раскрытыми глазами смотрел на меня. — К примеру, когда он ест хлеб с салом… Как кончиками пальцев он подбирает крошки… или острием складного ножа выковыривает их из щелей в столе… А как он ест суп, вернее, как он прихлебывает! Ведь прихлебывать тоже можно по-разному! У него это идет не от невоспитанности, это как бы неотъемлемая деталь ритуала.

Тарка говорил с таким жаром и такой убежденностью, с какой ученые обычно говорят о важных научных открытиях, а я кивал с видом человека не только сведущего, но и способного по достоинству оценить сии научные откровения. Я тоже вдруг почувствовал себя приобщенным к высшим духовным сферам и оттого осмелел настолько, что позволил себе замечание:

— Наш общий с дядей Яношем знакомый работает в Министерстве здравоохранения. — Я упомянул имя ответственного товарища и занимаемый им пост. — К нему у меня тоже есть поручение. Может быть, разрешите мне от вас справиться по телефону, удобно ли ему сейчас меня принять?

Ученый, безусловно, разрешил, а министерское начальство с не меньшим энтузиазмом сообщило, что ждет меня немедленно.

В противоположность ученому министерский работник выказывал явную склонность к роскоши. Секретарша восседала в окружении небольшой пальмовой рощи, а кабинет начальства показался мне девственным лесом. Просторную комнату от стены до стены устилал ковер, на изящном письменном столе не хранилось никаких бумаг, точно в кабинете дипломата. (Могу утверждать это на основании опыта, приобретенного мною в ходе заграничных поездок.) Вместо репродукций по стенам были развешаны картины, подобранные со вкусом, а в углу кабинета красовался гарнитур крестьянской мебели — два стула, стол и скамья со спинкой, — придавая служебному помещению поистине домашний уют.

Хозяин провел меня прямо в этот угол и, когда я одобрительно отозвался о мебели, с нескрываемой гордостью сообщил:

— Сам Глемба смастерил… Разумеется, это моя личная собственность, просто я держу эту утварь здесь, чтобы было на чем глазу отдохнуть.

Он достал из шкафа бокалы и наполненную вином бутыль с длинным горлышком, какую в прежних корчмах, кажется, называли квартой.

— Тоже от Глембы? — спросил я и отнюдь не удивился, когда хозяин подтвердил. — Прекрасный человек, — повторил я отзыв ученого, затем прочел оду подбиранию крошек и манере Глембы прихлебывать суп, не уточняя, чьи это наблюдения.

— Ну, чисто внешние приметы, — пренебрежительно сказал ответственный товарищ, который, кстати, своими внешними приметами очень напоминал приятеля Ярабы, бывшего тюремного надзирателя, а ныне пенсионера: тот же длинный медно-красный нос, те же отработанные скупые жесты. — Конечно, вы подметили существенные детали, но чисто внешние. Суть же не в них, а в абсолютной, естественной гармонии его личности, его чувств и мыслей.

Я дал понять, будто именно это и имел в виду, а затем сказал, что Глембе подходит суббота.

— Та-ак, — задумчиво протянул ответственный чиновник и вызвал секретаршу. Они о чем-то пошептались, затем он повернулся ко мне: — Все в порядке.

Мы осушили бокалы, воздав должное отличному качеству вина, и под этим предлогом я снова стал превозносить Глембу. В моем подсознании все более прочно укоренялась мысль, что это может сослужить мне немалую пользу. Наши отношения с Глембой я представил как подлинную идиллию, особо подчеркнув, насколько Глемба привязан к нашей семье. Правда, я успел подумать, что далеко не уверен в этом, но тут же твердо решил, что если уж позволил себе исказить факты, то в дальнейшем постараюсь привести их в соответствие с действительностью. Хоть из кожи вон вылезу, а добьюсь, чтобы Глемба и в самом деле нас полюбил.