Дюла Чак - Глемба

Аптекарь прикрыл рукой глаза, точно у него началась мигрень, и отступил на несколько шагов. Но журналиста это разозлило. Предположение ключника настолько не сочеталось с его гипотезами и само по себе было так отвратительно, что он с негодованием отверг его.

— Ерунда! — Грубо оборвал он ключника. — Тогда на ней были бы видны следы собачьих зубов.

Ключник все же решился возразить:

— У нас есть такие собаки, которые по десять километров носят в зубах птичьи яйца.

— Сколько могут стоить эти кольца? — опять подала голос аптекарша.

Журналист снова смерил презрительным взглядом ключника, затем сдвинул на лоб очки и низко склонился над рукой, чтобы получше рассмотреть кольца. Но в этот момент погонщик буйволов, который до сих пор стоял в стороне, но беспокойно следил за всем происходящим, протиснулся к столу. Погонщик был грязный, оборванный, из его беззубого рта текла слюна. Он принялся энергично жестикулировать, издавая какие-то гортанные звуки, но никто не мог понять, чего он хочет.

— Он говорит, — перевел ключник, — что не отдаст кольца. Он их нашел, и они его…

— Варварская точка зрения! — взвизгнул журналист. — Объясните ему, что это варварская точка зрения!

Теперь и майор протиснулся между кресел и присоединился к собравшейся вокруг стола группе. Он подошел очень близко к аптекарше, так близко, что от его дыхания зашевелились золотистые кудряшки у нее на затылке, и с отчаянной лихостью обхватил горячей потной рукой ее широкие крепкие бедра.

Аптекарша вздрогнула, но руку не отвела. Желание, охватившее их обоих, достаточно ясно читалось во взглядах, которыми они обменивались в течение дня.

Журналист решил уже больше не приводить бесплодных аргументов и вынул желтый кожаный бумажник. Вытащил из него купюру в сто пенгё и сунул ее бормочущему что-то погонщику буйволов.

— Объясните ему, — приказал он ключнику, — это вознаграждение за находку. Сумма достаточная! Все равно он не знал бы, что делать с драгоценностями, потому что присвоить их никто не может. К ним никто не имеет права прикоснуться! Они навеки собственность умершего и вместе с ним сойдут в могилу!

— Вот черт, — прохрипел майор (он все теснее прижимался к женщине, дыхание его стало прерывистым). — Вы хотите организовать похороны руки, господин редактор?

— Да, ее нужно похоронить!

Майор уже не обнимал женщину. Он чувствовал, что растущее возбуждение невозможно унять. Оно должно было найти какой-то выход. Медленно, будто в сомнамбулическом сне, он приблизился к погонщику и встал перед ним — как прежде перед ключником, — широко расставив ноги. И, впившись взглядом в беспомощно суетящегося глухонемого, принялся ритмично раскачиваться.

— Только эти снова выроют… Они ведь такие — выроют. Один раз уже ее вырыли… Знаете, что я думаю относительно всех ваших умозаключений, господин редактор? Бредни это! Хотите знать правду? Они вырыли труп и отрубили у него руку. Или наоборот, что тоже вполне вероятно. Убили, а потом закопали того, кому принадлежали кольца. Только это от него и осталось, потому что они не сумели снять кольца… Они такие… У них теперь убивать господ — это вроде игры… Они думают, что теперь все дозволено. Не так ли, любезный дядюшка?

Двумя пальцами он схватил погонщика за подбородок и с силой повернул к себе. Несчастный испуганно задергался, пытаясь вырваться, но майор держал его крепко.

В гостиной стояла напряженная тишина. Голос майора был спокоен, но обвинение было брошено — и воздух будто пронзила молния.

Майор ударил. Один раз, второй, третий. Он бил размеренно и методично беспомощного, убогого человека, пока тот не рухнул. Потом майор брезгливо стряхнул с руки кровь и слюну и направился к своим креслам.

И тут вздрогнула земля и громкий выстрел разорвал тишину.

За первым выстрелом последовали другие, и конца им уже не было. Полчаса без передышки рвались снаряды. Русские, немцы ли стреляли или геенна огненная наползала сразу с обеих сторон — понять было невозможно. Здесь была ничейная земля, за которую предстояло сражаться.

Имение полыхало в огне, едкий дым окутал все вокруг, люди и животные, ища спасения, в безумном страхе метались и топтали друг друга.

Перевод Л. Васильевой.

Когда они въехали в деревню, мальчик вдруг заплакал. Отец, сидевший за рулем, обернулся к нему и сердито спросил:

— Что с тобой?

— Ничего, — ответил тот.

— Что случилось? — спросила мать, наклонившись к нему с заднего сиденья.

— Твой сынок опять нюни распустил, — сказал отец и подумал о том, что механики все-таки обманули его. Пыль по-прежнему попадает в карбюратор, хотя машина целую неделю была в профилактическом ремонте. — Подними стекло, — приказал он мальчику.

А мать вытащила из сумочки носовой платок и вытерла ребенку глаза и нос.

— Что случилось, Лацика? — зашептала она на ухо сыну с той уже привычной грустной покорностью, которая впервые появилась у нее, когда Лаци заявил, что будет мыться в ванне один. — Вот мы почти и приехали, — продолжала она, с тревогой глядя в затылок сыну. «Почему ребенок стал сторониться родителей?» — в который уже раз за последнее время спрашивала она себя.

А мужчина думал о том, что пыль наверняка набьется и в коробку переключения скоростей.

— Вы знаете, где мы едем? — обернулся он к жене.

— Сколько раз можно говорить, что знаем!

— Ну, не хватает, чтобы и ты закатила истерику. Уж и спросить нельзя?

— Я сегодня раз пятьдесят уже отвечала на этот вопрос.

— По-моему, только сорок девять, — миролюбиво заметил муж, ему не хотелось ссориться. «Да, мальчик пошел в мать, это точно».

— Ты потому заплакал, что любишь ездить сюда? — прошептала мать на ухо сыну. Мальчик пожал плечами и ничего не ответил. Он приник лбом к боковому стеклу, словно что-то разглядывая. Мать попробовала проследить за его взглядом и вдруг подумала, что жить здесь она бы не хотела. Бедность, неудобства — и вспоминать тошно. Вместе с тем она ощущала и некоторую неловкость: ведь уже шесть лет они не были в родной деревне. Она сама не очень-то рвалась, да и мужа можно было затащить сюда разве что силой, и ехали они сейчас в деревню только ради ребенка. До этого два лета провели за границей, потом одно — в горах, еще одно — на Балатоне, казалось, что может быть лучше? Но если мальчик хочет… Ради ребенка они готовы на все.

Наконец они остановились перед деревянным островерхим забором, мужчина сильно нажал на клаксон. Створки ворот тут же распахнулись, словно тетушка-толстушка уже давно поджидала их.

Мальчик теперь не плакал, а смеялся, потому что отец чуть не наехал на тетушку Шари — он так резко затормозил, будто у него вдруг заглох мотор. Мать выскочила из машины и кинулась как сумасшедшая обнимать тетушку; отец тут же поднял капот и стал копаться в моторе.