Эдуард Веркин - Мертвец [litres]

– Ты это сто раз рассказывал, – напомнил я. – И про Биармию ещё рассказывал…

Но Вырвиглаз, конечно, не услышал.

– Там не всё чисто, – заявил он. – Могу точно сказать. Вы про двухголового волка слышали?

– Нет, – ответил простодушный Упырь. – А там что, волки есть двухголовые?

– Вот то-то и оно, – вздохнул Вырвиглаз. – Не слышали…

– И что это значит? – спросил я в унылом предвкушении, мне не хотелось, чтобы Вырвиглаз сейчас рассказал что-нибудь из своего сопельного репертуара. – Ну, этот твой двухголовый волк что значит? Знак грядущего Апокалипсиса? Или солитёры в лещах заведутся?

– Жабы вы все, смеётесь всё. Смотрите, досмеётесь! Солитёры… Вы смеётесь, а между тем у нас под боком вызревает настоящая катастрофа. Это был не простой двухголовый волк, каких везде полно, это волк-мутант. Вернее, пришелец-мутант. Его споры хранились в метеорите, а когда метеорит упал, они напали на пробегающего мимо волка и внедрились в него, и волк стал жабским пришельцем! Один охотник пошёл на уток и увидел этого волка, хотел застрелить, но не получилось, этот волк вдруг исчез. Подпрыгнул и исчез. Но на самом деле он не исчез, он бегает вокруг и высматривает, где лучше нанести первый удар…

– Вырвиглаз, – не выдержал я. – Ты бы хоть подумал немного для разнообразия, а? Если бы пришелец собирался в кого-то вселяться, то уж, во всяком случае, он не стал бы вселяться в двухголового волка. Ему ведь нужно оставаться незамеченным. Он бы вселился в простую собаку, которая совершенно обычна, зачем в двухголового волка?

Вырвиглаз ничуть не запарился и сразу же ответил, что двухголовый волк гораздо выгодней, чем одноголовая собака.

– Двухголового волка сразу заметят, его поймают и начнут исследовать, повезут в Москву, и пришелец сразу же внедрится в учёных…

Голова заболела сильней. То ли от этой околесицы, то ли погода меняться стала, перестраивались в небе воздушные потоки и давило гораздо сильнее, и изнутри головы, чтобы справиться с давлением внешним, тоже начинало давить, и голова болела. А может, на самом деле от вранья.

– …А потом он вселится в лауреата Нобелевской премии, а потом, когда лауреат пойдёт на встречу с президентом, он вселится и в президента, – закончил Вырвиглаз. – А вы всё хохочете. Этот пришелец начнёт ядерную войну, а мы, между прочим, на самом острие удара…

Я представил, как споры, обитавшие сначала в двухголовом волке, через цепочки перескоков внедряются в президента, как нашу страну порабощает бывшая двухголовая тварина, как она начинает мировую войну, и в самом деле чуть не засмеялся.

– Но жабу эту пока не поймали ещё, – успокоил Вырвиглаз. – Она тут бродит. Возможно, это был управляемый метеорит, возможно, что волк его охраняет…

Ещё чуть-чуть, и он бы дошёл до главного вранья – что это был вовсе не метеорит, а потерпевший крушение космический корабль. Поэтому я его остановил.

– Ты же говорил, что там дух какой-то, – напомнил я. – В провалах. Дух провалов. Как же тогда там может быть пришелец, если там дух? Ты говорил, что вы с отцом туда ходили и жертву там приносили этому духу…

– Дух там тоже есть, – совершенно спокойно ответил Вырвиглаз. – Там же не один провал, а несколько. В одном провале дух, в другом провале пришелец. А может, это и вообще всё в одном – и дух и пришелец…

– Ты рассказывал, что там женьшень растёт…

– Я рассказывал? – с недоумением уставился на меня Вырвиглаз. – Да ты, Леденец, просто перегрелся. Вот уж не думал, что собачьи поминки на тебя повлияют. А может, ты в секту записался?

– В какую ещё секту?

– В Свидетелей Иеговы. Они тут к нам приходили недавно. Дьявол здесь, говорят, уверуйте, пока не поздно, спасётся сто тысяч. А я им говорю – я язычник, бабуси. Верую только в Родомысла. Скоро Купала, говорю, приходите, будем голыми через костры прыгать. Вы будете отлично смотреться топлес! Ну, они и сдриснули. Сказали, что к тебе пошли. Видимо, дошли.

– Я не в секте! – крикнул я.

– Как знаешь, – с сытым миролюбием сказал Вырвиглаз. – Не в секте так не в секте. Твоё дело. В баторе вроде бы есть какая-то секта, но туда только баторцев пускают, я, когда в батор устроюсь истопником, тоже вступлю. Кстати, на выходных День города. Надо обязательно пойти.

– Зачем? – спросил я.

– Ну, как зачем? Мы теперь в нашей Гниловке не последние люди, с мэром на одной ноге, собаку его благоустроили. На короткой то есть ноге. Можем так запросто подойти, сказать «чувак, как дела»…

Сенька с опаской поглядел на Дрокова. Но Дроков не услышал.

– А если серьёзно, – в очередной раз спросил Упырь. – Как-нибудь на эти провалы можно попасть?

Салат с креветками неуклюже шевельнулся в моём животе.

Дальше не буду уж так рассказывать, до самого вечера ничего хорошего не происходило. Мы съездили к Шахову, там нас тоже покормили, и сам мэр сидел за столом с нами и ел пироги с рыбой. Все это происходило словно за какой-то прозрачной горячечной стеной, мне было плохо, когда приду домой, надо будет что-то выпить. Принять пилюли.

Вырвиглаз был доволен через край. Вёл себя с достоинством, не сквернословил и даже поиграл с внуком мэра, маленьким мальчиком с больными локтями. Мне показалось, что мальчику было на самом деле жалко Диогена – у мальчика были красные глаза и пятна на щеках.

А может, его просто выпороли.

А где эти провалы находятся?

И не спрашивай. Не хочу, чтобы твоя смерть повисла на моей совести.

Вырвиглаз сидел на «Ветерке».

Это карусель, я её ещё застал, успел покататься. Теперь от «Ветерка» осталась лишь кривая железина, её пытались сдать в металлолом, но не получалось. Краска с этой железины облезла, и она стала похожа на скульптуру современного искусства. Те самые американцы, которые строить завод собирались, так и считали – что это арт-объект. Арт-объект, так они её и называли. И фотографировались они в городе лишь в некоторых местах, у Ленина, у Героев войны, у этой загогулины.

А Вырвиглаз тут предпочитал сидеть, на железке. Причём он не сидел, а явно поджидал меня с Упырём. Рядом с ним банка сгущёнки. Открытая. Вот иногда говорят – «похож на обожравшегося кота», так вот это очень верно подмечено, но только не на кота, на собаку. На собаку, обожравшуюся сгущёнкой, именно так.

Когда-то у Сарапульцевой была собачка, такая беспородная, смесь болонки с пылесосом. И размерами с кабачок. Эта болонка очень любила пожрать, причём не чего-нибудь, а лишь сладенькое. Конфеты, шоколадки, печенье, сахаросодержащие продукты. От этого она жутко растолстела и заболела сахарным диабетом, отчего шерсть по всему туловищу выпала и псина приобрела страшноватый сиреневый вид. Но своего пагубного пристрастия псина не оставила и охотилась на всё сладкое, однажды Сарапульцева открыла банку со сгущёнкой и ушла по делам, а эта псина залезла мордой своей в банку, вылизала всю сгущёнку и застряла. А поскольку после сгущёнки хочется всегда спать и, невзирая на застрятость, она нагло уснула, так её и застали.