Владимир Некляев - Лопата

«Вы дикари, — говорила она. — Вы молитесь идолам. У вас не сосчитать богов и божков, которым вы приносите жертвы, и они вместе с вами пьют, едят, хохочут». Он смеялся: «Так хорошо же с богами, если они с нами». — «Бог один, — приподнималась и крестилась она, — и он Бог-Отец, Бог-Сын и Бог- Дух Святой, и он тот, кто пошел на мучения, пожертвовал собой для нас, дал распять себя…» — И Тит спрашивал: «А зачем? Меня татары, у которых свой бог, распять хотели, так я не дался, забил четырех и убежал…» — а она рот ему закрывала: «Говорю тебе, что Бог во всех один, нет бога татарского или нальшанского…» — и он руку ее целовал, сам не осознавая, что женщине руку целует.

«Нальшанский бог есть, он привел Дана в Смоленск, а Дан тебя привел в Крево, чтобы стала моей богиней…» — сказал он, думая: «О Перун, о Ярило, о Велес, что это я делаю и что говорю? Кто из вас послал мне эту женщину на мою погибель? Не вы послали? Единый Бог, у которого в Креве все больше верных?»

Христиан в Креве, да и по всей Нальше после набега на Смоленск на самом деле прибавилось. Они поставили под Яриловой горой часовню и даже начали строить храм. Язычники удивлялись: зачем? Когда храм — земля под небом. Зачем прятаться в каменных домах, когда можно молиться в святилищах, на горах и холмах почитать своих богов, которые тоже не прятались, а испокон веку жили вместе с людьми? Любили друг друга, ссорились и даже дрались, но в конце концов всегда приходили к согласию. Боги и люди не были разными мирами, они жили на одном свете, который был цельным и нерушимым, не делился на жизнь и смерть — и никто не боялся ни жить, ни умереть.

Тит боялся, что забьет Дана. Больше ничего он не боялся. И спрашивал у себя самого: «Если есть что-то такое, из-за чего можно убить сына, и если это не власть и не золото, тогда что это? Если это женщина, если он дожил до того, что из-за женщины может пролить родную кровь, так нельзя ждать, пока такое случится. Вот почему еще, а не только из-за страха голода, попросил Тит лопату.

Никто этого не понял. Ни Вит с Юром, ни Дан. А Милава поняла.

— Зачем ты так?.. — спросила она, когда сыновья Тита разошлись кто в лес, кто на пасеку, кто на реку, а он присел к Милаве около гумна под стену на солнце. И она положила руку его на свой живот:

— Зачем ты из-за большого сына малого сына сиротой оставляешь?..

И кто-то ударил из живота Милавы в ладонь Тита! Маленьким кулачком! Тихо, но ударил!..

Тит хотел снять ладонь, да что-то удерживало руку на животе, притягивало, и это не была гладкая кожа Милавы, а что-то такое, что под ней, про что Тит до этого дня не спрашивал, не думал, а Милава договорила:

— Если уж ты решил, чтобы дали тебе лопату, так знай: дитя во мне твое.

Он спросил:

— Откуда ты знаешь, что мое? — И она сильнее прижала к животу его руку, под которой билась, пульсировала внутри нее жизнь.

— Ты уж не признайся никому, — посмотрев во все стороны, сказал он тихо. — За это смерть. Да еще лютая, располовинят.

— Как это?

— Напополам рассекут, если с двумя была.

Она заглянула ему в глаза. Глубоко посмотрела.

— Это если тебя не будет… А если ты будешь? Защитишь?

Тит поднялся.

— От людей защитил бы — от обычаев не защитить. Если Дан не забьет, я забить должен. Ведь позор не на одном Дане — на всей семье. А я старейший в ней. Глава рода. Мне и вершить суд по законам предков. Понимаешь?

Глаза Милавы стали влажными, но она удержала слезы.

— Какой суд? Почему надо мной? Не над тобой, не над Даном… Кто привез меня сюда, кто взял силой?.. Какие законы, если я люблю тебя? Если я тебя люблю и ношу твое дитя? Твоего сына, Тит…

Он не нашел, что сказать на это. Повернулся и пошел в дровяной сарай. Расколол пополам один березовый кругляк, второй, третий — только щепки летели. «Сила еще есть… — сам про себя подумал. — Но сегодня есть, а завтра… — Увидел, как вырастет сын, будет стоять вот тут, колоть березовые кругляки, только щепки лететь будут… Вспомнил, как кололи дрова его отец, дед… Как летели щепки… Все было так же. И так же будет… — Так для чего тогда, если все то же самое, одно исчезает, а другое появляется? Один умирает, а другой…»

Тит вогнал топор в колоду, набрал поленьев и понес в баню. Надо было помыться перед завтрашним днем.

Назавтра с самого утра солнце палило так, как будто помешалось. Земля изнемогала от жары, а люди изнемогали и от жары, и от земли, которую надо было поливать и поливать, чтобы не сгорела. На огороды ведрами вынесли чуть ли не всю обмелевшую речку Кревлянку, после чего как бы в насмешку над Ярилой Перун послал дождь. В полдень наплыла духота, а под вечер над Перуновой горой неожиданно собрались тучи, из которых обрушился водопад. Дождь не лил, а стеной падал, и за несколько мгновений воды стало столько, что Кревлянка забурлила, вышла из берегов, затопила и смыла нижние огороды, а верхние, на склонах, куда носить воду с реки сил не хватало, были уже спалены солнцем — и опустевшая, черная в ложбинах и порыжевшая на склонах пригорков земля страшно зияла неизбежным зимним голодом. Титу теперь и думать не было о чем, только о лопате.

Вайдэлоту Туру и верховному вещуну Криве-Кривейте тоже. Ведь хлебом их были зрелища. И поэтому, когда Тит пришел на Перунову гору, к святилищу, где вайдэлот с двенадцатью жрецами благодарил Перуна за дождь, и спросил, нельзя ли что-то придумать, чтобы поменять однорукого Юра на одного из его братьев, Дана или Вита, вайдэлот Тур ответил, что придумать ничего нельзя. Ведь если он, вайдэлот Тур, нарушит стародавний обычай, по которому бить лопатой отца должен самый младший сын, иначе не замкнется круг и напрасной будет жертва, верховный вещун Криве-Кривейта спросит: «Если вайдэлот нарушает обычай, какой же он вайдэлот?..»

Тит давно знал вайдэлота Тура. Еще со времен, когда Тур был не вайдэлотом, а служкой великого князя Миндовга. Причем служкой с неизвестно какими обязанностями, скорее всего тайными. Лисом бегал он по Нальше, что-то вынюхивал, кого-то выслеживал. Затем внезапно исчез — и лет через пять объявился на капище под Новогрудком вайдэлотом. И объявил волю богов: всей Литве и Нальше покориться великому князю.

Когда Юр с остатками дружины, посеченной Миндовгом, возвращался из Новогрудка, вайдэлот Тур догнал их по дороге и сказал, что впереди, под Любчей, засада. Была там засада или нет, но они обошли Любчу, и Тур вернулся в Нальшу вместе с ними. Сказал, что будет в Креве молить богов за княгиню Агну. Та, силой взятая Миндовгом, осталась в Новогрудке, а молить богов за нее Тур почему-то вернулся в Крево.

Шпионом Миндовга он вернулся. Миндовг понимал, что рано или поздно князь Давмонт попробует отомстить за жену, и хотел знать, когда и как.

Тур и Титу предложил служить Миндовгу. «Ты же воин, ты же разумный человек, — сказал он, передавая Титу подарок Миндовга: полуторный, острый, как пчелиное жало выкованный тевтонский меч. — Великий князь создает великую державу, а мелкие князья мешают. И Давмонт мешает. Засел тот на дороге в Вильно. Думаешь, Миндовгу жена Давмонта нужна? Да у него таких жен!.. Он намеренно так сделал, чтобы Давмонт, который сейчас ослаблен набегами татар, голову потерял, мстить кинулся. И в слепой жажде мести на самом деле потерял голову. Помоги великому князю — и станешь его правой рукой, которая меч держит. Вот что означает подарок…»