Владимир Некляев - Лопата

Подарок был княжеским, кто-нибудь другой на него купился бы, но Тит был не просто воином. Он был воином верным. И сказал Давмонту про разговор с вайдэлотом Туром. Спросил: «Снести голову подаренным мечом?» — «Нет, — сказал князь. — Шепни в уши, которые растут на той голове, что мы собираемся напасть будущим летом. А мы в сговоре с Трайнатом выступим этой осенью. И всем головы посносим».

Тит сделал так, как сказал князь Давмонт. А князь сделал так, как сговорился с Трайнатом. Напал осенью и всем головы посносил, после чего вайдэлот Тур долго боялся Тита. Делал все так, как Тит говорил. Но теперь Давмонт княжил в Пскове, сам был предателем, которому Тит когда-то служил, так зачем вайдэлоту Туру бояться Тита?

— Для Тура лучше, чтоб меня однорукий лопатой бил, — сказал Тит, взойдя на Ярилову гору к верховному вещуну Криве-Кривейте. — Ведь смотреть, как однорукий отца забивает, интереснее, чем смотреть, как это делает двурукий. Скажи ему, чтобы поменял Юра на Дана.

Криве-Кривейта, сидя на склоне горы, тяжело поднял на Тита выцветшие, как бы поседевшие за долгие годы жизни глаза.

— Я вымолил дождь у богов, а ты о чем меня просишь?..

Тит хотел сказать, что лучше бы Криве-Кривейта так не старался, ведь вымолил не дождь, а потоп, после которого неизвестно, как жить. Но не сказал так. Если приходишь просить, о своем не скажешь. Поклонился верховному вещуну:

— О мелочи прошу. Богам разве не все равно, кто меня забьет?..

— О мелочи… — поднялся Криве-Кривейта. — С мелочи все и начинается. Что нужно, чтобы стена обрушилась? Из основания камушек вынуть. Вон, смотри, — показал он вниз, где у подножья горы белела часовенка, недавно возведенная кревскими христианами. — Они тоже с мелочи начинали. Однажды петуха жертвенного пожалели. А теперь?.. Отстранили наших богов! Отреклись от веры предков!.. — начал повышать голос Криве-Кривейта, поворачиваясь от Тита к дюжине людей, что стояли около часовни. И внезапно вскинул руки, перешел на крик, и слова его валунами покатились с горы на людей, на часовню, на Крево: — Так вот что скажу вам я, верховный вещун Криве-Кривейта! Воля ваша будет перемелена, как зерно в жерновах, верой новой — и развеется, как пыль дорожная. Слава ваша забудется, а имя ваше будет именем презираемых и покоренных. Потомки ваши отвернутся от крови своей и могилы ваши поруганы будут. Плоды земли вашей, кровь и пот ваши возьмут чужаки, и вы их боготворить будете. Жены и дочки ваши станут прислужницами у тех, которые вами владеть будут. Перед рабами своими согнете шеи и унизите образ свой до покорности. Смолкнут вечевые звоны в городах и песни свободы в селах. И переполнятся воды слезами вашими, воздух стонами, а земля кровью вашей. И сгинете с лица земли, если не опомнитесь и не скажете себе: земля наша — дом наш, она — могила пращуров и колыбель будущих поколений наших!.. 1

Криве-Кривейта страшный был, и люди внизу, как будто прячась от его тяжелых, что камнями катились, слов, скрывались за часовней, к которой по дороге вдоль Кревлянки, от дома Тита в сторону Яриловой горы, обхватив руками живот, шла Милава. «Что это она надумала?..» — стал спускаться, чтобы перехватить ее, Тит и успел встретить на дороге, но у Милавы было такое лицо, такие глаза, она шла так, как, может быть, идут с земли на небеса, такая она была, что люди, глядя на нее, начали креститься, и Тит сошел с дороги, а Милава скрылась в часовне.

Молиться пришла. Ну, что ж… Пусть помолится своему Богу, который неведомо кто и неведомо где…

— Дан! — позвал Тит, вернувшись домой. — Тащи барана в дровяной сарай! А ты, Юр, лопату возьми!

Вит вышел из хаты.

— Ты что надумал, отец? Чтобы Юр на баране лопатой бить наловчился? Чтоб столько мяса на такой жарище пропало? Что-то ты надумал не то… — сказал он, помогая Дану тащить барана, которого положили они головой на колоду, а Тит крикнул Юру, который взял лопату:

— Ребром! Под череп! Бей!

Юр ударил. Не совсем ребром и не под череп, наискосок по шее. «Бэ-э-э…» — пробекал баран, вырываясь, но Дан с Витом держали его крепко, а Юр еще раз ударил, и баран еще раз пробекал, и только на третий раз Юр попал, как надо, под череп, баран подрыгался и затих.

— Мне тоже так бекать и дрыгаться? Дрыгаться и бекать? — со злостью вырвал лопату у Юра, гекнул ей, как секирой, раздробил барану череп, отбросил лопату и пошел в дом Тит. — Наделал сыновей на свою голову!..

Вит поднял лопату, сходил на речку, отмыл от крови, поставил у стены около окна, в которое со злостью смотрел во двор отец. Сказал, повернувшись к братьям:

— Не хочет он умирать.

Дан потащил барана в погреб. Там, в каменных стенах, хоть и не было холодно, но все ж не так жарко, как на дворе.

— Тогда зачем вчера он сказал про лопату? — спросил Юр. — Кто его за язык тянул?

Дан закрыл погреб, навесил старый кожух на двери.

— Думал, что хочет. А теперь подумал, что нет. Человек по-разному думает.

— Ага, — кивнул на двери погреба Юр. — Баран тоже думал. А сегодня мы им поужинаем.

Это было неуважение к отцу, и Вит, как самый старший, взглянул на Юра с неодобрением.

— Ты сам думай, что говоришь.

Дан заступился за брата.

— Что он говорит не так? Дельно говорит. Где теперь еду брать, если земля пустая? Только в набегах на соседей. А отец наш воин. Да еще какой. И сила его не меньше моей. А он под лопату. Как баран.

Дану Вит ничего не сказал. Повернулся и пошел в дом.

— Он Милаву обрюхатил, — тихо сказал Юру Дан, и Юр то ли не расслышал, то ли не понял.

— Что?.. Кто обрюхатил?.. Вит?..

— Отец.

— Да брось! С чего ты взял?..

— Милава сказала.

— Когда?

— Сегодня. Как грозой огороды смыло. «Это же голод, — и заплакала. — Дитя мое умрет. И это за мой грех». Я спросил: «За какой?..» — и она сказала.

Юр подошел к брату, обнял его одной рукой.

— И ты ее не убил? Отпустил?

— Как я убью? Когда в Смоленске, как только увидел, во мне как гром ударил: «Моя!» А дотронулся — заколотило всего. Как будто бабы не было никогда. Она кинжал турецкий, кривенький такой, из паха: «Силой возьмешь — никогда твоей не буду!» А я взял. Не удержаться было. Может, из-за этого она с отцом. Чтобы отомстить… Хоть сказала, что и он силой взял. Но его полюбила. Так, сказала, что насмерть. Вот как так?..

— Что как?

— Его полюбила, меня — нет. Из-за того самого…

— Видно, не из-за того. Ты догадывался?

— Мелькали мысли. Но…

— Но не верил в то, о чем думалось?

— Не верил.

— И не спрашивал ее?

— Нет.

— Тогда зачем?

— Что зачем?

— Зачем призналась?

Дан пожал плечами.

— Не знаю. Спросил сегодня про грех — она и сказала. Проговорилась.

— Но могла ж про другой грех сказать?

— Могла.

— А сказала про этот. Почему?

Дан не выдержал, оттолкнул Юра.