Ольга Птицева - Тожесть. Сборник рассказов

Но в мои девять часов утра нет ничего, кроме смутного ощущения, что все еще можно исправить. Ты гремишь чайником, хрустишь, жуешь, запиваешь. А я все думаю, может выйти к тебе. Но не выхожу. Даже если мы не сцепились вечером, мы можем успеть это за короткие двадцать минут до твоего выхода. Мы столько можем успеть. Но обычно, успеваем только поссориться.

А потом ты уходишь. Теплая вмятина на кровати остывает, подушка теряет твой запах. А я начинаю бродить по дому, все сыпется из рук, молчат телефоны, слепнут экраны, дохнут птицы за окном. И комната сереет, Жек, ты не поверишь, но она теряет цвет. Все эти мои дурацкие оранжевые свечки, голубые подушки, твой плакат патлатых мужиков в масках, мои развалы книг, все становится цвета пыльного фикуса. Все дохнет. Все затирается. И я тоже.

Я почти потеряла цвет — только покрасила волосы, а снова мышь, только намазала губы, а они уже стерлись. Недавно поняла, что не помню, какого цвета был кашемировый свитер, который ты подарил. Точно знаю, что яркий, но какой? Достала его из шкафа — пыльный, а был не таким, ну ведь был же! Я терлась об него щекой, грелась в нем, я еще таскалась с ним на группу терапии, помнишь, говорили, что яркие цвета помогают справиться с хандрой. Как видишь, это моя хандра помогла справить с ярким цветом.

А еще я стала ломкой. У меня выпадают волосы. Вчера сломался ноготь на указательном, по мясу, кровищи было, ужас. Хотела тебе показать. Не стала. Ты бы сказал, что сама виновата. Придумал бы, почему. Иногда я слышу, как скрипят во мне кости. Встаю, а в коленках хруст. И я тут же сажусь обратно, замираю, жду, что вот они сейчас лопнут, разнося по телу костную свою муку. Или беру в руку чашку, а пальцы не гнутся, запястье дрожит. Тело меня подводит, Жек. Будто в нем есть кто-то еще, и он телу нравится больше, и они уже решили, что пора от меня избавиться. Но не в теле беда, я знаю, беда в моей голове, беда в твоей голове, в наших головах беда.

Но вот эти двадцать минут, пока ты сидишь на кухне, а я дышу твоим запахом и глажу теплую вмятину от твоего сна, мне кажется, что все еще можно исправить. Что это не мы своими же руками крошим все, что когда-то строилось, собиралось, притаскивалось и укладывалось. Мне кажется, что ничего не случилось.

Но потом ты уходишь, пиликает мой будильник. И я встаю, и все встает на свои места. Из меня уходит цвет, я теряю вес и запах, клоками роняю волосы, покачиваюсь на ломких костях. Потому что я не могу больше ТАК, поверь мне, я не могу. Эта совокупность причин, маленьких и той большой, она давит, она крошит, она вытесняет меня из меня. Нас из нас.

Сегодня ты закрыл дверь на два оборота. Замок лязгнул. И мне вдруг показалось, что стены сужаются, что потолок нависает надо мной и вот-вот упадет. И знаешь что? Я даже кричать не стала. Я просто лежала и ждала, когда мне сплющит. Потому что лучше сплющиться, чем жить в этом молчании, в вакууме наших склок, в выжженном пространстве непрощенности. Лучше сдохнуть, чем так жить.

Я собирала вещи, только свое, то, что сама себе покупала, то, что мне дарили другие. Ничего общего я не взяла. Ничего твоего. Принадлежащего тебе, подаренного тобой. Ничего. Только этот чертов пыльный кашемир. Это мой эксперимент. Мне кажется, при отдалении меня от тебя, он начнет наливаться цветом. Я очень хочу понять, какого же он был цвета, Жек. Какого я была цвета. Какого ты. Какими мы были до того, как опрокинули на себя цистерну несмываемой серости, кромешной темноты бескомпромиссности и нелюбви.

Вот я это и сказала. Мы больше не любим, Жек. Ты не любишь меня. Я тебя. Ужасно, правда? Немыслимо звучит. Настолько, что даже смешно. Как мы и вдруг не любим. Но послушай себя, что ты чувствуешь кроме раздражения, боли, злости, обиды и скуки? Есть ли что-то светлое ко мне кроме памяти. Тепло? Уважение? Привязанность? Благодарность?

Нет. Ничего больше нет.

В это невозможно поверить. Кажется, что я брежу. Пишу ерунду про кого-то чужого. Не про нас. Мы же не могли стать этими невротичными, параноидальными, да просто неприятными людьми, что скандалят над грязной кружкой и упавшим из корзины вчерашним носком. Перетирают мелкое, умалчивают большое. Но мы смогли. Стали.

Все во мне противится этому. Я хочу удалить каждую дурацкую букву, что набрала сейчас. Вывалить из сумки шмотье, разложить в шкафу, лечь на твою сторону постели и почувствовать отголосок сонного тебя. Сколько раз я так делала. Сколько раз бросала тебя бросать. Переставала уходить. Возвращалась, не дойдя до двери.

Но я больше не могу.

Все эти сомнения — часть пути. Я знаю, когда ты прочтешь это, то первым к тебе придет отрицание. Ты скажешь, что я сошла с ума. Ты подумаешь, что это ошибка. Дурацкая шутка. Дебильный розыгрыш. Жек, послушай, это нормально. Это первый этап. Я знаю, ты ненавидишь терапию. Ты ненавидишь моего терапевта. Ты ненавидишь меня за то, что я нуждаюсь в ней и в нем. Но это неважно. Пойми, я знаю, как все будет. Я расскажу, главное услышь меня. Пойми.

Сначала мы будем отрицать. Ведь этого не могло с нами случиться. Только не с нами. Нет. Потом мы начнем гневаться. Ты будешь меня ненавидеть. Я стану во всем обвинять тебя. Мы вспомним все, что было плохого. Мы ВСЕ вспомним. Нам много, что нужно вспомнить, Жек, очень много. Потом мы решим, что стоит попробовать заново, вдруг получится, ты будешь просить меня вернуться, я тебя — измениться. Но ничего не выйдет. Когда мы поймем это наступит время тоски. Мы устанем бороться и страдать, мы и сейчас уже без сил, но лишимся последнего. Я буду плакать, ты будешь пить. Или наоборот. Я не знаю, Жек, я нас почти не знаю.

Но закончится и это. Все заканчивается, мы заканчиваемся. Закончится тоска. И тогда мы примем как данность, что нас больше нет. Есть ты, есть я. Это будет освобождение. Мы вернем себе цвет, запах и вкус. Мы перестанем крошиться и рушиться. Мы излечимся. Ты сейчас мне не веришь, но все так и будет.

Человек проходит пять стадий на пути к принятию. Вместе мы бы сломались, вернулись бы и вернули себе этот беспробудный ад. Но я буду далеко. Я уезжаю к родителям, Жек. К ним ты за мной не приедешь. Серьезно, я, кажется, рада, что все с ними вышло так, как вышло. Я уезжаю к ним. Когда ключ повернется в замке во второй раз, нечего станет исправлять.

Но ты должен писать мне. Пять писем. Раз в неделю. А я буду писать тебе. Это первое. Ход за тобой. Помни — отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие. Запиши их на видном месте и зачеркивай, когда начнет отпускать. С каждый письмом будет легче. И мне, и тебе. И миру, что изо всех сил растаскивал нас все это время и, кажется, растащил.

Береги себя. Не забудь оплатить коммуналку. Фикус не поливай, пусть сдохнет, потом вынесешь на помойку. Прошиным ничего не говори. Или соври. Или скажи, как есть. Решай сам. Катьке я позвоню, как доеду. Тебе звонить не стану, и ты не звони. Я не подниму. Пять писем, Жек. Пять писем. Я буду их ждать. Не подведи меня. В последний раз. Не подведи.