Игорь Фёдоров - Отсчёт пошел!

— Настя, что опять?

— Да ничего, мама, — изумилась дочь, — постоянно теряет что-то, а я виновата.

Видя, что маленький Степа близок к истерике, а также к валянию на полу и дерганью ногами, мама взяла сына на руки и села в кресло.

— Так, Степа, — начала она, — давай, спокойно объясни мне, что случилось?

Степка сжал губы, как сжимают маленькие дети от обиды, а глаза, еще не видевшие в этой жизни никакого зла, были полны чистых искренних слез.

— Она помнит про Бога, — сообщил он, по-детски коверкая слова, и уткнулся в мамино плечо, — а я нет.

— Что ты ему опять наговорила?

— Ничего.

— Ну, что ты ему мозги пудришь? Маленький он еще, что бы знать про Бога.

— Ну-ну.

— Что?

— Ничего.

Мама гладила маленькое чадо по голове, укоризненно смотря на дочь. Та развела руками. От ласки Степка уснул, его тельце расслабилось, того и гляди упадет на пол, ослабь мама объятия. Еще всхлипывающий, он был уложен в кроватку. В квартире воцарилась такая редкая, но желанная в любое время, тишина.

— Есть, что сказать? — спросила мама.

— Нет, — ответила Настя, глядя, как закрывается дверь в комнату.

— Потише играй, — послышалось напоследок.

Она знает, она помнит…

Она слишком много знает, чтобы рассказывать, и очень много помнит, чтобы делиться этим.

Степке почти два года, и то, что он помнил с рождения, уже забывается. Он забывает то место, откуда прибыл на Землю. Забывает, как выглядят ангелы, и не смотрите картины Ренессанса, они для наивных взрослых. А самое главное, он забывает Бога. Что-то еще остается в воспоминаниях, но оно тает также незаметно, как апрельский снег. Это как иметь пазлы из 800 деталей, и с каждым новым днем один кусочек теряется безвозвратно . Два года, это 730 дней. 800—730=70. Простая математика.

Около 70 «деталей» осталось у Степки. Это только призрачные контуры, всего лишь намеки, из которых не соберешь целой картины. Завтра он будет помнить еще меньше. Поэтому и злиться на сестру, которая, в общем-то, не виновата.

Настя, другое дело. Она помнит все и знает, что ожидает человечество в будущем. И не сказать, что эти знания ее радуют. Но есть миссия и ее надо выполнять. Не ради себя, а ради своих детей и внуков, если уж нынешним родителям на детей просто плевать.

Степка проснулся, имея в памяти уже 69 «деталей». Этого еще хватало, чтобы продолжать предъявлять претензии, лежа в кроватке и смотря снизу вверх на сестру.

— Ты помнишь, — укорил он с детским произношением, которое поймут только близкие.

— А ты забудь его совсем, — сказала тихо Настя, гладя малыша по голове, — забудь про настоящего Бога. Когда вырастешь, ты захочешь попасть в рай, а я хочу вернуться . Хочу сбросить с себя это неповоротливое кошмарное тело и летать, как летала раньше, без этих ненужных доспехов. Когда ты вырастешь и будешь отдыхать на каком-нибудь Лазурном берегу, для тебя это будет верхом наслаждения, а для меня лишь жалкой имитацией рая, не имеющая ничего общего с нашим домом. Ты вырастешь и сможешь стать счастливым, а я — никогда. Поэтому, забудь настоящего Бога, чтобы не страдать от одиночества. Ты даже не представляешь, как тебе повезло.

Степа ничего не понимал из слов Насти, но он слышал интонацию голоса и верил ей.

Мама, заинтересованная затянувшейся тишиной, заглянула в детскую. Настя со Степкой сидели в кресле, благо их маленькие тела могли это позволить. Настя читала брату «Колобка».

Просто наизусть пересказывает содержание сказки, подумала мама, довольная инициативой дочки. Но тут она присмотрелась к глазам Насти, внимательно бегающим по строчкам. Или нет?

Настя оторвалась от книги и посмотрела на маму. Ох уж, этот взгляд, тяжелый и осуждающий, будто она, мама, в чем-то провинилась.

Степка, не слыша голос сестры, тут же соскучился и потянул книжку к себе, рискуя порвать страницы. Настя продолжила… читать.

Забегая на несколько лет вперед, хочу рассказать, о чем промолчал Серега в разговоре с Максом.

Легион обещал стать серьезной проблемой для хороших детей. Они, плохие дети, не скрывались, не ждали своего часа. Провокации, угрозы, побои начались уже в раннем возрасте. Да, в потасовках побеждал сильнейший. Но у Легиона была своя четко ориентированная цель.

И хорошие дети сделали то, о чем не додумался даже Бог. Они взялись за воспитание своих младших братьев и сестер, соседских детей, кто вызывал доверие, и одногруппников из детсада.

Ни в чем не полагаясь на взрослых, они сказками, книжками и личным примером указывали детям на моральные ориентиры, воспитывали честность, отзывчивость и сострадание. Да, звучит высокомерно, пафосно, и даже наивно, но уже в школьные годы Легион был разбит подчистую. Будь ты трижды грозой школы, но когда против тебя выходят несколько одноклассников и потягиваются ребята из соседних классов, а ты, беспомощный и растерянный, взят в кольцо, тут начинаешь сомневаться в успехе своей миссии.

Хороших людей гораздо больше, но плохие лучше организованы, так? Эта ошибка была исправлена. Легион рассеялся, встретив крепко сплоченную противостоящую им силу, смешался с человечеством и прекратил существование.

Учитесь, взрослые!

В тот день они много молчали. Просто сидели рядом и смотрели, как другие ребята занимаются своими детскими играми и не замечают отсутствие Платона. А он не заболел, нет. Его даже не отправили в сумасшедший дом, о чем пророчествовала Леся. Платон погиб. Об этом говорил приход заведующей после праздничных выходных и ее разговор с Антониной Ивановной. Воспитательница побледнела, закрыла ладонью рот и посмотрела на Лесю с Витей. Те сидели на своем любимом месте, вдвоем, как всегда о чем-то беседовали, и тут же все поняли. Какое-то время они обменивались взглядами, взрослые и дети.

Перед обедом Леся взялась за свою любимую тему.

— Они его убили. Взрослые! — пояснила она, — Взрослые убили Платона.

— Может, он сам? — предположил Витя.

— Сам он не мог, он обещал. А даже если и так, разве взрослые здесь не при чем?

— Им не понравился стих, — вспомнил Витя.

— Да стих-то тут причем? Тут и без него… — она вздохнула, — Взрослые все портят, все губят. Если ты не такой, как они хотят, ты им враг. Им надо, что бы ребенок подчинялся, чтобы залез на стул и читал дурацкие стишки. А Платон, он не такой, он поэт. Он выше всех этих «Идет бычок, качается»! Он должен был читать свои произведения на сцене, а люди ему аплодировать стоя. Но взрослые так низко пали, что любой возвышенный стих вызывает у них отвращение. И они его убили!

Она всхлипнула и сжала кулачки.

— Ненавижу их всех !

Няня ушла за обедом. А потом будет сон-час. Но два ребенка не смогут уснуть. Они будут вспоминать своего товарища по оружию, которого у них отняли.