Никита Немцев - Русский бунт

Стояли теперь неподалёку от ухоженной могилки Лескова (на камне выведено: «От благодарных читателей»). Елисей стоял нараспашку, сунув тощие руки по дырявым карманам парки, и ожидал объяснений. Шелобей понял, что придётся говорить правду:

— Да я просто… — Правда говориться не хотела. — Я могилу Цветаевой поискать хотел.

Елисей почесал свою коротко стриженную голову.

— Так. Я, может, тупой, но она ж не в Питере похоронена, не?

— А где тогда?

— Ща погуглим.

Достали телефон. Погуглили.

— Ну, Шелобей, до Елабуги я уже не поеду, — сказал Елисей с сигаретой в зубах. — Я и так работу завтра просрал.

— А я учёбу. — Шелобей тоже закурил.

— Елабуга… Это, блин, где вообще такое?

— Не знаю.

Елисей продолжал суетню:

— А чё я туплю, какой нафиг хостел? У меня ж тут Дима Беслан есть. Он музло пишет — довольно прикольное, кстати. Помнишь, я кидал — «Медленный грув русской смерти»? Ща, наберу. Или нас эта — твоя — всё-таки впишет? — Елисей держал в одной руке телефон, а в другой сигарету, и явно не знал, к чему обратиться первым. — Так, погоди. А зачем тебе могила Цветаевой? — Елисей выбрал сигарету.

— Да так… Поговорить.

Елисей по-докторски пощёлкал пальцами перед носом Шелобея:

— Алё. Алё. Это Реальность, Шелобей, как слышно? — Он веско наклонил свой взгляд. — Ты ведь знаешь, что уже задрал всех со своим тире?

Вместо Шелобея ответил шорох ветвей (капли посыпались). Или шелест платья?

С неприметной тропинки, совершенно из кустов, к ним вышла невысокая женщина с потешной причёской: не то ромашка, не то одуванчик — похожа на мальчика. Кажется, она была босая; на животе у неё болтались варежки, верёвочкой перекинутые через шею. На пальцах цыганским серебром блестели перстни, а между этих пальцев — чадила папироса.

Посмотрела на Шелобея с Елисеем эта женщина как-то неглядяще, как-то мимо: будто додумывая. Её взгляд был короток: только выйдя к ним, она внимательно уставилась на папиросу — так, как рассматривают ногти.

— — — — — Вы тире интересуетесь? — — — — — спросила она будто бы небрежно.

— Ну да. — Шелобей смутился, но тут же осмелел: — Очень интересуемся!

— — — — — А, — — — — — как-то совершенно женски бросила она, стряхнула пепел, локоток дымящей ручки поставила на ладошку некурящей — и в рассеянной задумчивости заходила по кругу. В стане — офицерская прямость. В рёбрах — офицерская честь. Для поддержания беседы Шелобей закурил новую. — — — — — И как тиреизм? Даётся?

Шелобей пожал плечами застенчиво:

— Не-а. Как будто булавкой замок ковыряю, а тот не открывается.

— — — — — Не открывается! — — — — — рассмеялась она, будто бы сбитая этим смехом, и очень закашляла. — — — — — Если хотите, могу поделиться старинными своими открытиями. — — — — — Она хитро затянулась.

Обрадованный Шелобей конечно же закивал, и послал тёплый взгляд Елисею. Тот смотрел хмуро и, кажется, не очень верил происходящему.

— — — — — Но прежде всего придётся расстаться с мыслью, что дело и слово это разные вещи, — — — — — начала она, встав. — — — — — Слово — ведь тоже поступок. И он может быть смелым, а может быть и скверным.

Елисей хмыкнул.

— — — — — Особенно смелый поступок — слова на бумаге: потому что они остаются . Тут-то и появляется пунктуация. Вы не задумывались над знаками препинания? Я составила систему. Запятая — беспардонница, точка — палач, многоточие — гадалка, двоеточие — зануда, скобки — монашки, восклицательный — выскочка, вопросительный — философ, точка с запятой — купец. А тире наше — знак ненужный и как будто бы необязательный. И в то же время тире может заменить их все. Тире у нас — оболтус…

— Ну а восточные языки? — влез Елисей. — Там же вообще иероглифы. Типа востоку оболтусы не нужны?

— — — — — Как же? Нужны. Взять хотя бы Будду. — — — — — Она легко улыбнулась одним краешком рта, но как-то книзу. — — — — — Не знаю, как с остальными языками. Хотя у японцев тире, кстати, есть. Смешные, на косточки похожи. Но они у них другие, я согласна. Карамзин мне как-то говорил, что если б не тире и буква «ё», Россия совсем бы Азией сделалась… — — — — — Она смахнула уголёк куда-то в кусты и спросила: — — — — — У вас не найдётся закурить?

— Конечно.

Шелобей протянул пачку удачно случившихся «Столичных» и зажёг спичку. Пламя осветило женщине лоб в апофеозе папиросы. Отряхивая спичку, Шелобей заметил, что курит эта незнакомка как-то некрасиво: зачем-то пышно выпуская дым носом.

— — — — — Всё дело в том, что тире — это настолько же полнота, насколько и пустота: канат, протянутый меж двух чужих друг другу смыслов. Французское tirer — означает «растягивать». Вы чувствуете? Тире — это время, но время особое — время нелепое . Тире скрадывает ненужное, но его же и выпячивает: тире — это зазор, это само по себе ощущение жизни .

Шелобей чувствовал, как восторженные мурашки заползали по его телу, — и не мешал им. Всё то же самое он думал и сам, но никогда не умел так сказать.

— Но… — начал он, вдруг посмурнев. — Но как его замечать? Как жить-то с этим знаком?

Она усмехнулась и дымно прикрыла глаза:

— — — — — А этого сказать я вам не могу. Тире отовсюду пытаются вымести, выгнать. Я не писала Рильке о тире — хотя только о тире мы и разговаривали: я зашивала его между строк. Вы знаете, я попыталась найти ответ в тире верёвки. Но точка оказалась многоточием.

Она докурила папиросу, смяла мундштучок и бросила вон. Наползал облезлый туман. Не прощаясь, платье прошелестело — босиком — в кусты. Шелобей хотел было догнать, но его шаги стали непонятно коротки, а слова непомерно тяжелы. Когда она исчезла совсем, ни Шелобей, ни Елисей не могли сказать — была ли.

В Петербурге пробыли ещё день (обратно тоже на элках): ни у Шелобеевой бывшей, ни у Елисеева друга не останавливались — бухали. В одном дворике накатят — в другом поссут (есть что-то в этом закадычное — ссать во дворе с другом): и в парадной успели, и на крыше какой-то, и в Михайловском парке (через забор — ночью — перелезали под камерой), не гнушались даже памятниками. Весь Петербург обоссали! А до их поездки такой чистый город был…

Всё-всё Шелобей Лидочке рассказывал. Всё! И даже про дырку на носке.

— Так. Погоди. — Она положила Шелобею ладошку на лоб. — Цветаеву, говоришь, видел? — Она забрала руку, два раза подула на неё, помахала — и состроила подбородком рожицу.

Гуляли в Филёвском парке и искали, где пустить жёлтый шарик в небо (болтается дурашливо на Лидином рюкзаке). Весна вдруг сделалась какая-то неуверенная: листья под ногами только прошлогодние, втоптанные — они не охают и не шуршат. И голенько так, пусто — ветки потряхивают костьми, — а из-за них Москва-река болелого вида стушёванно выглядывает.