Никита Немцев - Русский бунт

Куртки уже приходилось таскать в руках, а ответа на вопрос «Когда уже лето?» — всё не было.

— Мороженого хочу, — сказала Лида, но, оглянувшись на безлюдные тропинки, поняла, что ей никак не достать, и решила другое сказать: — А я Цветаеву не люблю.

— Почему?

— Да в детском конкурсе со стихами её выступала. — Лида надела смешные розовые очки из кармана (солнце жгло и раздавало обещания).

— И что читала? — Шелобей подлаживался под её тихий шаг.

— Да отстой какой-то. Зато бумажку с похвалой дали. — Лида улыбнулась как для фотоснимка и поправила рюкзак (шарик подпрыгнул). — У меня ещё том писем Цветаевой с её нытьём остался. Отвратительная баба.

— Прям и отвратительная? — Шелобей курил, смотрел в журчащую канавку и старался не расстраиваться.

— Угу. А больше всего мне нравится, что она с женой Бунина дружила. И поливала его грязью. И деньги просила. И поливала. Фу вообще!

Шелобей пинал бессмысленный камешек:

— Не понимаю твоих претензий.

— Попрошайка и лицемер. Что тут непонятного?

— Ну так то — стихи, а то — жизнь, — сказал Шелобей (не очень уверенно).

— Но правда-то какая-то должна быть в человеке?

— Наверное. — Шелобей посмотрел направо и увидел беззубый забор. — Давай срежем? Я тут одно место клёвое знаю.

— Давай.

Он взял её за руку.

Ладонь была исхудалая и вострая: она была такая маленькая, что её можно было нечаянно потерять (ужасно! ужасно!!), — но Лида держалась цепко, как мартышка, и две ладони эти раскачивались — мимо деревьев дурацкого коричневого цвета — мимо гнилых и бесцветных листьев — мимо покинутой усадьбы с таким неудобным для прогулок забором.

Проводник из Шелобея был из рук брось: уже скоро они шли мимо бетонных плит и колючей проволоки, распинывая пластиковые бутылки, — старались не свалиться и не погибнуть (направо катился нешуточный овраг). Прогулка выходила дурацкая, но обоим это только нравилось.

Выведя их в цивилизацию, к мощёным дорожкам, Шелобей выклянчил у Лиды розовые очки: Филёвский парк стал намного приятнее.

— Это что — собаки? — Лида остановилась недоверчиво.

(Она безумно боялась собак.)

— Да нет, вроде. — Шелобей приподнял очки. — А. Нет. Есть одна… Но это такса.

Из леса к таксе выскочили две мохнатые и весёлые морды: чем-то даже медвежьи. Они — давай увиваться за ней, а такса — давай отлаиваться. Лида вдруг обмякла и больно упала на асфальт. Шарик стукнулся ей о голову и опять пополз наверх.

(У Лиды было что-то вроде сонницы: засыпала она неожиданно и некстати — обычно, когда ей делалось страшно.)

Земля дезертировала у Шелобея из-под ног. Он собрал себя, сел на корточки и оживил Лидочку пощёчинами (нежными, но настойчивыми) и водяным фонтанчиком (он набрал полные щёки воды, но та не разлеталась со смешным звуком, а как-то вытекала изо рта). Пока возился — все колени на джинсах изгваздал (хотел не обращать внимания, а всё равно обращал; ещё он заметил, что у Лиды опять разные носки).

— Ты как? — сказал Шелобей (а хотел: «Как ты?»)

Лида всё ещё лежала, держа открытые глаза в удивлении.

— Ничего, — проговорила она и села, отставив руки за спину. — Там были собаки?

— Да, — сказал Шелобей, оглядываясь: те два медвежонка с таксой уже ускакали, беззаботные.

— Я, если что, совсем не испугалась! — заявила Лида.

— Хорошо, — согласился Шелобей (очень серьёзно).

Дальше гуляли без приключений. Курили, толкались и болтали о всякой чепухе. И о тире, кстати, тоже.

— …Вот потому тире и нет на клавиатуре: оно прячется, как и всякая истина. А надо её просто спиздить, — завершал очередной пассаж Шелобей.

— Как это? — приподняла свои розовые очки Лида.

— А так. Просто взять — и спиздить. В этом суть тиреизма! Истину нельзя познать или раскопать, а только мгновенно… Мы, кажется, пришли.

Всю прогулку обрыв страшно убегал вниз к реке (он всегда был где-то справа), — но нигде он не убегал так страшно, как здесь. За непокрашенной дряхлой скамейкой расположился мысок, со всех сторон окружённый рассыпчатым склоном: он уходил вниз, роскошно вытянутый — будто Филёвский парк (должно быть, королевских кровей) протягивал туфлю холопам Мнёвников: целуйте, голубчики, целуйте!

Лида с Шелобеем спустились почти к самому носочку (но не к самому-самому: там оказывалось, что склон не такой уж и страшный, и делалось совсем неинтересно). Лида отвязала шарик, вытянула руку и разжала кулак. Непоседливо вильнув хвостом, шарик понёсся ввысь, стукаясь о ветки, но не застревая: он летел и летел, всё умаляясь: наконец, стал почти звездой — и исчез.

Насмотревшись, они сели на благодушно раскинутое (специально для них) корневище. По веткам скакали птицы и щебетали о своих делах, — но ни до чего дощебетаться не могли. У Лиды кстати оказался театральный бинокль (хотя правый глаз ещё давно нечаянно разбился): передавали его друг дружке, выпуская не сразу (продлить касание рук).

Они курили и неговорили (как-то глупо болтать в таком месте).

Земля была ещё мёрзлая, но уже прогревалась. Лида положила под голову рюкзак, легла и закрыла глаза (как будто загорает). Шелобей ещё поразглядывал птичек, но ему надоело, и он тоже лёг. Загорать Шелобей не любил (да и солнце-то бледное) — он перевернулся на живот (прямо на землю) и мучительно разглядывал Лиду (реснички у неё вздрагивали красиво).

Хотелось признаться ей в своих желаньях и мечтах. Шелобей попробовал мысленно, — но, кажется, она не расслышала: лежала так же. Губы змеиные, тонкие. А может, поцеловать её в щёчку? Ну так. Ну просто. А если вдруг — он как бы и ни при чём. Случайно. Да-да. Случайно.

Лида открыла глаза и повернула лицо (как-то истомно), она посмотрела Шелобею глаза в глаза (будто всегда так смотрела), она улыбнулась (как улыбаются приятному сновидению), сделалась неожиданно строга (почему? за что?), — и губы её сами потянулись к Шелобею (они оказались упоительно солоны): за закрытыми глазами распросталась безмерность, рука сама нащупала Лидину талию.

Да вот же она — вечность. Здесь и теперь!

К чёрту Цветаеву! К чёрту тире! К чёрту, к чёрту! К чёрту!

Нет-нет, теперь-то Лида чувиха честных правил: ей двадцать семь, она в завязке, она взрослая. Наркотики, пьянки, сигареты бесконечные — это всё ребячество. Вздор! Она уже сто лет как гармоническая личность. Она умеет получать кайф от жизни просто так. Блин, да даже от дыхания! В д о х… Пускай кубарем воздух прокатится по внутренностям… В ы ы ы д о х… До самого до скукоживания лёгких… В д о х…

А всё равно, как узнала, что Пузо с Королевой Кузбасса по тыще микрограмм кислоты жрали, — лица им хотела обкусать!!

На работе делать было нечего — не хотели русские люди никуда лететь, не звонили. Лидины коллеги по офису что-то болтали: одна — лает, другая — каркает. Лида залипала в телефон: листала ленту «Инстаграма», но никак не могла выбраться из хроники детских пяточек. Какие дети ужасные! Они орут! Они кусаются! При них нельзя материться!!!