Никита Немцев - Русский бунт

— Ну если пожарная безопасность — так и так вынесут, — заметил Стелькин.

Шелобей вздохнул, Дёрнов прищурился.

Ступеньки зацокали. Стелькин напевал что-то из Rolling Stones.

— Аркадий Макарович, а почему вы ничего новее «Роллингов» да «Битлов» почти не слушаете? — спросил Шелобей.

— Ну, Шелобей, ты мне вот Melt Banana скинул — так я уши от позора три дня отскребал.

— Вы просто неправильно слушали.

На улице нас ждала простуженная Москва.

— А откуда твоя анархия-то взялась? — спросил Стелькин у Дёрнова, остановясь, чтоб закурить.

— С электробудки, — ответил Толя без шапки.

— С электробудки?

— Ну да, с электробудки. С кемеровскими пацанами устроили базу на электробудке: там по дереву лезть и по трубе — ну, короче, сложно. Мы тогда с девчонками воевали, надо было где-то обосноваться. — Он ухмыльнулся втихаря. — Притащили колючку, сделали домик из картонной коробки, дозорных поставили; Кропоткина на помойке нашли, читали вместе, рэп слушали, колу и чипсы в магазах воровали — всё по-братски. Я их готовил: ну, там, основы стелса, физические упражнения, делать дымовые шашки выучил, самую простую взрывчатку. Тетрадку с рецептами передавали из рук в руки и заучивали, а хранили в трубе с лыжной палкой.

Вдруг он замолчал. По серо-кирпичному двору медленно проехала полицейская машина.

— И чё с будкой вашей стало? — спросил Шелобей, тоже закуривая.

— Да, блин, как всегда. Один в Настьку втюрился, другой на дачу уехал, третьему родаки комп купили, и он во двор выходить перестал. — Толя вздохнул глубоко и протянул тоскливо: — Система!

Уже зашагали мимо скосившиеся домики ссыльных немцев, уже зашептались колонны надменных сталинок — лес глядел из-за дороги.

— Сюда. — Шелобей показал на подземный переход. Машины ревели наверху, но под землю долетало только урчание.

Лес обступал сразу и охотно. Широкая дорога серела и пышно скрипела (летом тут асфальт). Снег не падал — замер где-то, — а небо гоняло беззаботные кучерявые облака.

— «Светило солнышко и ночью и днём — не бывает атеистов в окопах под огнём», — Дёрнов напевал.

— Да чего ты со своим Летовым опять? — Шелобей оправил шарф.

— Потому что Летов напоминает о том, что вокруг тюрьма, — ответил Толя и почесал за ухом.

— Ну нет, — рассмеялся Стелькин. — Летов это — «я изнасилован, но пою».

Дорога тянулась: голые деревья тут, голые деревья там — все одинаковы; справа вдруг пошли берёзки (бабы в белых платьях, забрызганных собакой). Пенсионеры — прогуливались, молодые — бежали, какие-то дилетанты лепили крепость прямо у дороги.

Стелькин с Дёрновым шли чуть впереди.

— Знаете, как обезьяна стала человеком? — начал Стелькин с одушевлением. — Самцы кидались друг в друга камнями, а потом один, вместо того чтоб бросить камень, — заорал: «Шёл на хуй, жопохвост ебливый, полупидор ебучий, в сраку обосратый! В гробу ебал!» Камень в рожу всё равно прилетел, но зато самка, восхищённая его красноречием, ушла к нему.

— Я в автостопе совсем разлюбил мат, — сказал Дёрнов. — Им все там разговаривают, да ещё и как-то неинтересно.

— Ну, дорогой, мат — штука занятная. Вот почему он табуирован? Самый акт творения…

— Ща, погоди! — Дёрнов его перебил. — Не забывай мысль, я быстро — вспомнил просто. Короче, играет себе Шелобей на гитаре. — Все покивали (да, мол, в курсах, было дело). — На дворе день, светло, дети и машины орут — никому, значится, не мешает. Играл, кажется, Янку — не помню…

— Это был Эдуард Старков, группа «Химера», — нудно поправил Шелобей (как будто Дёрнов забыл простейшее слово). Потом схватил мысль в кулак, ещё одну — и отбросил.

— Ну да, и так вот — приходит сосед снизу: рожа красная, весь пьяный — простой-простой. Наваливается на косяк и грит: «Да чё вы за хероту поёте? Ладно б Цоя играли». Я ему спокойно объясняю — день для Цоя неудачный, вот Янку душа просит. Он грит: «Да я ментов ща вызову!» Я ему — да мы бы и рады с ними потолковать, но мы ведь даже закон не нарушали. А он глазищи вылупил: «Я вас сейчас ушатаю». Я ему: «Ну попробуй».

Шелобей подхватил:

— Я в это время за спиной у Толи стоял и приговаривал: «Вы извините! извините, пожалуйста!»

Стелькин подбрасывал в руке пробный снежок (недурён снег, недурён).

— Давайте туда? — предложил он. Мы свернули на снежную траншейку. — И ты считаешь, что быковать в ответ — это крайне остроумно?

— Вот ты англичанина встретишь — не станешь же ему на русском заливать? — Дёрнов улыбнулся. — А вот потихоньку, в процессе — тут ему словечко русское ввернёшь, там, там… выучится потихоньку — и сидите вы уже на кухне с самоваром, про русский бунт говорите. Вот с этим мужичелой так и вышло. Всё понял. Договорились: если что — пусть стучит по батарее. Это же удобнее, чем так приходить. А мы его на стрелки звать теперь можем.

— Да твой русский бунт, блин, — та же самая русская кухня.

— Ну я, по крайней мере, хотя бы пытаюсь что-то изменить!

— Да кто ты такой? Зверь дикий. Пока молодой — ясен пень, будешь биться, как селёдка. Свобода, хорошо. Ну а для чего твоя свобода?

— Да для всего! Но нет, блин, — мы будем приживаться в этом сраном театришке и надеяться, что это когда-нибудь кончится. А нет конца!!

— А ты, умник, роль не играешь? Бунтарь всегда целует свои вериги.

— Из-за таких как ты, мы все здесь остаёмся!

— Худшее, что я могу сделать — это заслуженно оскорбить твоё юношеское самолюбие!

— Своё бы самолюбие поберёг! Аристократ, блин, духа.

— А ты из штанишек своих вырасти для начала, прежде чем со мной письками меряться!

— А я уже! Я их, так сказать, преодолел. Да-да, джинсы я ношу совсем без трусов! Так что если вы все увидите мой голый зад — знайте.

— Но ведь последняя капля всегда…

— Надо чем-то платить за свободу.

Они кипятились всё пуще и пуще, болтали всё пустее и невпопаднее, замечали это, злились, и вгрызались в спор ещё неистовее. Мы с Шелобеем шли чуть позади и переводили взгляды с одного затылка на другой.

— А ты что — к гитаре вернулся? — спросил я Шелобея.

— Ну да.

— И как оно?

— Да таксе. Совсем форму потерял. Но «Лампу» уже сыграть могу…

— Какое славное место! — сказал Стелькин, указывая на дикую — по колено — бело-белую полянку, хотя все уже и забыли, что собрались-то для строительства. Мы с Шелобеем полезли в карманы за перчатками.

Стали катать гигантские шары и подгонять их один к другому. Мы с Шелобеем катали, а Стелькин с Дёрновым соединяли их — укрепляли стены и выравнивали пол. Скоро шаров было уже столько, что нам с Шелобеем пришлось подключиться к ребятам (во второй ряд ставили по двое).

— Да ты ноги упри, как будто картошку копаешь! — досадовал Стелькин.

— Но я… — Дёрнов смешался. — Я никогда картошку не копал…