Никита Немцев - Русский бунт

Шелобей вдруг бросил раздумчиво:

— А что, если Летов сам построил вокруг себя тюрьму — чтобы было с кем бороться?

Но было не до того — работа скрипела.

Конечно, воображение рисовало нам мощный пузатый бастион с блокгаузом, бруствером, горнверком, траверсами, капониром, казематами и мостом через ров на цепях (из веточек). Настоящее же сооружение было несколько убого, кучковато и ухабисто, но стены получились правда высокие (по горло; ну а поскольку пол прокопали каблуками почти до земли, то снутри даже и больше), с неодинаковыми кривыми зубьями и даже башенкой с одной стороны (в ней была дырка, в которую можно встать по пояс, но всё равно человек на башне оказывался совершенно гол) и лесенкой. Вход, правда, не был предусмотрен, так что обороняющимся приходилось сначала самим штурмовать крепость.

Когда с созиданием было покончено, сумерки уже делались заметны: пора было разбиваться на команды. Как-то само собой мы с Толей оказались в защищающихся, а Стелькин с Шелобеем — в нападающих.

— Я на левом фланге, ты — на правом, — сказал Дёрнов важно, поднял воротник и полез на стену. Я не стал уточнять, где левый фланг, а где правый и полез за ним.

Заря бросалась рыжим и тенями в наш окоп. Снежки были уже наготове, мы сидели на корточках, прижавшись к стене друг напротив друга и слушали ветер в деревьях. Вдруг — с весёлым свистом (как будто птичка) полетел и разорвался снаряд — он вмялся ровно в башенку и отколол ей зубец. Потом ещё один. Ещё один. Ещё. Е-щё. Е-щё. Это была нешуточная канонада!

Мы выглядывали, пытаясь определить, откуда именно ведётся огонь. Снежки были редкие, но постоянные — и прилетали как будто бы со всех сторон сразу. Вдруг из-за ёлок закопошилось белое что-то и тень проволоклась… Кажется, противник ползёт, укрывшись куском пенопласта!

— Идут на приступ! — заорал я и стал вести подавляющий огонь с двух рук; мне отвечали затравленными снежками, один забился прямо в ухо, на несколько секунд меня контузило.

— С другой стороны! — закричал Дёрнов в ещё слышавшее ухо.

Я подбежал к нему и увидел карабкающегося красными пальцами Стелькина, не обращающего внимания на то, что ему сыплют снег прямо в лицо (удалая ушанка уже давно опочила на поле боя). Ещё чуть-чуть — и он вцепился бы мне в шарф, но в каком-то кураже и находчивости я заметил, что шары башни стоят некрепко — навалился всей силой на них и обрушил на Аркадия Макаровича нашу башню. Он отступил — ушибленный и мокрый. Огонь с другого фланга продолжался — такой плотный, что даже не верилось, что Шелобей может один так яростно обстреливать: он ведь не Шива.

— Кажется, у них подкрепление! — крикнул я.

Мы отсиживались за стеной, слушали свист и готовили снежки.

— Жизнь — это борьба, как говорили в «Гитлерюгенде», — сказал Дёрнов, матёро раскуривая невесть откуда взявшуюся трубку.

Мы сидели на корточках под обкусанной стеной, вяло отстреливаясь. Снежки свистели, за воротником намокло, кристаллики блестели на перчатках. Воспоминания застряли в горле мадленкой.

Красноярск: отбивающиеся от Красной армии центральные купеческие домики, развалившаяся за сопкой и слушающая блатной музон Покровка, угрюмо заводской, пережёвывающий одну и ту же улицу, Правый берег, счастливо женившиеся, но постоянно изменяющие друг другу зелёные холмы и желтеющие степи, — всё это мы с Шелобеем почему-то не вспоминали (как будто был древний запрет), — и всё это вдруг одной несуразной кучей выросло передо мной.

Наждачный шифер гаража, небоскрёб в девять этажей, берёзки, по которым круто лазать, исписанная кирпичная стена («Лёха Крастэц», «Мы вас палим», «рэп — это кал», «Трудовик ОР») — мы с Шелобеем сидели на гаражах, пили лимонад «АЯН» и слушали с кнопочного «Сони Эриксона» (цветного!) прикольную песню, которую нам кто-то из старшаков по ИК-порту скинул: называется «Законы просты — нам всё до пизды».

— А чё — может, ко мне пойдём, в «Сталкера» по смертям поиграем? — предложил я, стуча палкой по стене.

— Ну ты вообще. Мы ж Алика сёдня испытываем. И Лиза тоже с нами.

— Скоро они? — Я бросил палку подальше.

— У Алика ещё один урок, у Лизы ещё два.

(Мы-то, разумеется, свалили с физры — через окно, а то мимо охранника только первоклашки пройти могут.)

— Пошли в «Луч» в автоматы поиграем? — тогда предложил я. (Сидеть ещё час на гаражах — это какой-то отстой.)

— У тебя есть бабки? — Шелобей нахмурился.

— Нету.

— И у меня нету.

Мы оба откладывали с завтраков на «Плейстейшн» (вскладчину), но Шелобей был круче — он прогуливал бассейн, и поэтому у него уже было целых две тыщи.

— А давай посмотрим, как играют? — сказал я.

— Можно.

Спустились с гаражей с помощью паркура (как в «Принце Персии»), потом вышли на улицу Мира (вернее — проспект). Весна таращилась на нас из растресканных луж, везде вкусно цвело, воздух висел зелёный, солнце плескалось как из водяных пистолетов на Ивана Купала, тётки с длинными ногами и дяди с огромными руками проходили мимо — и спешили заниматься какой-то чепухой. А грязи-то!.. (Весна покажет, кто где срал.)

Это вообще у нас организация была — МУД. Малая Украинская Девятка. Типа всё как в «Сталкере» (о Тарковском и Стругацких мы тогда не подозревали, но всем двором рубали в игру), только не было всей истории, а всегда была Девятка, а всем всё наврали и вот. (В нашей Девятке, правда, было только восемь человек, и один об этом даже не знал, но неважно.) Участники назывались мудаками, а летом мы катались на великах по острову Татышева (кажется, это была вся наша деятельность; а! иногда ещё на Енисей ходили блинчики кидать или у Шелобея собирались в покер — у него были карты и фишки).

Не помню, кто предложил Алика, — он пацан странный и рыжий, в стратегии играет и вообще немного лошара, но зато у него настоящие усы, телефон без кнопок, и он даёт нам почитать книжки про воздушных пиратов. С нами ещё должна была Лиза идти, она не из МУДа и вообще девчонка, но Шелобей с ней мутит, поэтому ладно.

Мы уже повернули и шли мимо острого готического храма — потому что готика — это круто, а ещё там рядом колонка, из которой можно напиться.

— А как это — мутить? Вы типа целуетесь? За руки держитесь? — Я спросил и попытался сдержать отвращение, но меня прям затошнило.

— Ну как бы да. Но она странная какая-то. Говорит, у неё в мозгу какой-то стрём. — Шелобей грустно покивал (мама рассказывала, что когда камешек в ухо попадает — это страшно; я решил, что у Лизы камешек в ухе). — Ну, типа, помнишь, мы в бутылочку играли и мне выпало её целовать? А она вся такая сморщилась. Как будто мы и не мутим… — Я кивнул (хотя не помнил). — Я ещё её в гости звал — пельмени есть и «Убить Билла» смотреть, а она сказала, что кровь не любит.