Сергей Докучаев - О всех, забывших радость свою

— Дурной сон все это. Не верится, что это со мной происходит.

— Поверишь позже. Первая реакция обычно у всех такая. Почему? За что? Я вот, когда после смены выхожу за ворота на Садовое кольцо, то сразу попадаю в суету. Все бегут, спешат, на ходу курят, на ходу кофе пьют, на ходу едят. Думают, живут, а, на самом деле, живут те, кто лежит в реанимациях. Они, если в сознании, пытаются наглотаться воздуха, пока еще глотается, напиться воды и наесться, наговориться, хоть с кем-то, в общем, цепляются, как за последнюю соломинку. Потому что они все на краю, а эти, что за забором, бедные, думают, что живут. Машины вон несутся, что даже страшно по тротуару идти. Пару недель назад меня один шальной снегом грязным окатил. Потом пальто пришлось в химчистку отдавать. Чтоб ему худо было, паршивцу. Новое пальто совсем.

— Снегом окатил? Тут на Садовом? Пару недель назад?

— Да, а что?

— Да так, ничего, но поверь ему худо.

— Может быть, не знаю, только теперь подальше от дороги иду. Я не так много получаю, чтобы покупать каждый год новые пальто.

— Таня, я как отсюда выберусь, тебя к себе на работу возьму, хочешь? Пойдешь ко мне работать в команду?

— А что за работа?

— Медицинский представитель. Полный социальный пакет, машина, сотовая связь. Все как надо, и пальто сможешь купить новое или даже несколько сразу.

— Я боюсь, что не справлюсь.

— Справишься, — улыбнулся я. — Помогу.

— Посмотрим.

Вновь запищал дозатор.

Не знаю, сколько я проспал, но проснулся, когда за окном уже была ночь. Опять все жутко болело. Тяжело дышалось. Тошнило. Сердце в груди прыгало, как мячик, от чего становилось еще страшней. Ощущал себя выпотрошенной рыбой на берегу реки. Я заплакал. Где-то в глубине души я понимал, что со мной случилось непоправимое, но пока что старался отгонять эти мысли.

Мой оптимизм был похож на остатки воды во фляге во время перехода через пустыню. Сейчас я очень хотел увидеть родителей. Только их. Катю мне видеть не хотелось.

Теперь, поняв, что на самом деле со мной происходило, я считал все увиденное и услышанное в том подвале кошмарным сном, вызванным сильным наркозом. Скорее всего, так и было. Иначе как объяснить этот бред? Но, с другой стороны, если это был лишь сон, то почему во мне что-то оборвалось? Почему я больше не хотел видеть Катю?

Неужели мозг способен на такие изыскания? Как я во сне мог слышать от Кати про свое будущее? Она ведь точно сказала, что мне сделали операцию. И почему-то я был уверен в том, что эти пророчества будут дальше сбываться.

Я лежал и чувствовал себя таким одиноким. Пересадка сердца сохранила мне жизнь, но принесла множество осложнений. Пониженный иммунитет, сердечная недостаточность, длительное восстановление — кому я теперь такой нужен? Как работать? Как семью кормить? От всех этих мыслей становилось еще хуже.

Мое физическое здоровье развалилось, душевное было на грани. В меня, как в лягушку, закачивали всякую химическую дрянь разных цветов, тело было изрезано скальпелем, и даже сердце работало не само, а от импульсов наружного кардиостимулятора, болтавшегося на исхудавшей руке. Разве это можно назвать нормальной жизнью?

А сколько было планов. Сколько хотел увидеть и попробовать. Что же теперь? Я даже не знаю, что со мной будет через минуту. Может, аккумулятор разрядится, и импульсы прекратятся. А, может быть, сестра перепутает шприцы и введет что-нибудь такое, от чего я загнусь. Обидно, несправедливо.

Почему так рано-то? За что? Что я такого сделал плохого в своей жизни? И что я успел увидеть? Чахлый отель в Египте?

Подожди, ну как ничего не видел? А как же горы еды в ресторанах?

— У вас есть наша карта?

Конечно, у нас есть ваша карта. Как же ей не быть. Любой уважающий себя человек должен иметь кучу карточек. И хорошо бы, если под них будет куплен кожаный чехол, все по той же бонусной карточке.

— Дорогой, ты поел? Отдохнул? Зайдем еще в парочку магазинов? У моей мамы скоро день рождения, а мне нужно новое платье.

— У тебя же куча новых платьев, дорогая!

— У меня нет черного. Скоро лететь на тренинг, а у меня нет маленького черного платья.

— Я устал что-то, давай в другой раз.

— Не ной, что ты за мужик? Устал он. Тебе пора собой, видимо, заняться. Запишись на фитнес. У меня как раз есть карточка в один зал, там первые два занятия бесплатные.

— Не хочу я в зал. Дома есть гантели.

— Как хочешь, тогда не ной. Пошли.

— Не хочу никуда идти…

— Пошли, я тебе сказала.

Всегда страшно умирать, а умирать молодым, почти ничего не успев сделать — вдвойне. Ничего после себя не оставив: ни детей, ни дела, ни даже дерева, посаженного своими руками. Дети. Захочет ли Катя рожать от меня, понимая, что муж теперь не добытчик? Муж с эффектом плацебо.

А мама? Я даже боюсь представить, что она сейчас переживает. Ее впечатлительность и забота не знают границ. Слезы. Будет много слез. Не хотелось бы мне этого видеть.

Как заснул, не заметил, но поспать долго мне не удалось. Несколько раз Таня подходила и меняла шприцы, вешала гирлянду капельниц, брала кровь из вены. Потом застонала бабушка Клавдия. Видимо, закончилось действие укола. По крайней мере, она была еще жива.

Уже под самое утро я сам не дал поспать Тане. Меня жутко пронесло.

— Таблетки, что ты хочешь, — сказала медсестра, вынося судно. — Все страдает от них.

После рисовой каши с кусочком сыра и ста миллилитрами горячего шиповника на завтрак ко мне пришла целая делегация врачей.

— Профессор Агаров, — представился один, самый старший среди них. — Ну, как себя чувствуем?

Остальные попрятались за его широкой спиной, держа наготове блокноты и листы с графиками.

— Нормально, вроде бы, — ответил я, даже не зная, как себя вести. Решил просто лежать со страдальческим видом.

Он похлопал меня по плечу и посмотрел на приборы.

— Есть какие-нибудь сейчас трудности? — спросил он коллег, не отрывая взгляда от мониторов.

Из-за спины появился Игорь Олегович:

— Калий падал, что дало тахикардию небольшую. Креатинин снова был вчера высоким. Почки плохо работают. Диализ делать пока не стали. Решили раствором промыть. Сегодня утром уже лучше. Еще лейкоциты повышенные, около двенадцати, сохраняется риск тромбообразования, колем фрагмин, а в целом стало лучше намного.

— Хорошо… — задумчиво пробубнил профессор. — Сегодня еще пускай полежит, завтра везите на биопсию, а потом сразу в отделение переводите. В реанимации, думаю, больше надобности нет. Там он быстрей на поправку пойдет.

— Хорошо, профессор, так и сделаем.

— Максим, ты не переживай. Сердце мы хорошее тебе поставили. После трансплантации живут долго. И пятнадцать, и двадцать, и тридцать лет. Так что все будет хорошо. Конечно, с тобой пришлось попотеть, уж больно ты на покой хотел, но мы тут с коллегами посовещались и решили, чтобы ты жил. У меня внук такого же возраста, как и ты, поэтому я понимаю ситуацию. Сделали все, что могли, и даже больше. Теперь дело за тобой нас радовать.